Почему Маркс был прав

Подлинно иное будущее не может быть ни простым расширением настоящего, ни абсолютным разрывом с ним. Если это будет абсолютный разрыв, то как мы вообще сможем его опознать? А если мы сможем без всяких затруднений описать его языком настоящего, то на каком основании признавать его подлинно иным? Марксова идея освобождения отвергает как равномерную непрерывность, так и тотальные разломы. В этом смысле он является удивительнейшим человеком - мечтателем и вместе с тем строгим реалистом. Он обращается от фантазий о будущем к прозаической работе в настоящем, но это не мешает ему открыть значительно улучшенное будущее, которое ждет своего освобождения. По отношению к прошлому он настроен более сурово, чем многие мыслители, однако более оптимистичен, чем большинство из них, в отношении того, что ждет нас впереди.

Реализм и предвосхищение здесь идут рука об руку: видеть настоящее, как оно есть, это значит видеть его в свете возможных преобразований. В ином случае вы просто не видите истинного положения вещей; это все равно как если вы не видите в ребенке потенциального взрослого, откуда следует, что вы не вполне понимаете, что значит быть ребенком. Капитализм вызвал к жизни необыкновенные силы и возможности, которые вместе с тем заводят его в тупик; и именно поэтому Маркс мог быть оптимистом, не превращаясь в ярого прогрессиста, и сурово реалистичным, не впадая в цинизм или пораженчество.

Есть большая доля трагизма в том, чтобы мечтать, постоянно всматриваясь в худшее, и силой самой этой мечты возвышаться над сиюминутной действительностью. И как мы убедились, Маркс в ряде отношений действительно был трагическим мыслителем, но отнюдь не пессимистичным.

С одной стороны, марксисты - это трезво мыслящие люди, скептически относящиеся к прекраснодушному морализму и с осторожностью - к идеализму. За всякой пылкой политической риторикой они, в силу своей вошедшей в привычку недоверчивости, склонны искать материальный интерес. Их настораживает пережевывание банальностей, поскольку в основу благочестивых рассуждений и слащавых мечтаний слишком часто вплетаются исключительно низменные силы. Но происходит это именно потому, что марксисты хотят освободить людей от этих сил, поскольку верят, что они способны на лучшее. Таким образом, трезвость и критичность анализа объединяются с верой в человечество. Материализм слишком практичен, чтобы обманываться бьющей себя в грудь риторикой, и слишком надеется на то, что ситуацию можно улучшить, чтобы быть циничным. В истории человечества встречались сочетания и похуже.

Вспомним броский лозунг студентов, звучавший в Париже в 1968 году : «Будь реалистом, требуй невозможного!». При всей своей гиперболичности этот лозунг достаточно точен. То, что реально необходимо для исправления общества, не по силам господствующей системе и в этом смысле является невозможным. Тем не менее верить, что мир может быть значительно улучшен, - это и есть настоящий реализм. А махровые фантазеры - это как раз те, кто смеется над идеей о возможности масштабных изменений в обществе. К истинным мечтателям следует отнести также тех, кто отрицает, что в любое время может произойти нечто большее, чем постепенные изменения. Подобного рода трезвый прагматизм является не меньшей иллюзией, чем вера в то, что вы - Мария-Антуанетта. Такие люди всегда находятся под угрозой оказаться застигнутыми врасплох очередным скачком истории. К примеру, некоторые феодальные идеологи отрицали, будто «неестественная» экономическая система вроде капитализма может надолго закрепиться. Встречаются также персонажи, настолько убогие и подверженные самообману, что могут верить, будто капитализм, если постараться и дать ему больше времени, приведет мир к изобилию для всех. Для них является просто досадным недоразумением, что ничего подобного не сделано до сих пор. Они не видят, что неравенство является столь же естественной и неотъемлемой характеристикой капитализма, как нарциссизм и мания величия для Голливуда.

Главное, что обнаружил Маркс в настоящем, это смертельное столкновение интересов. Однако если утопические мыслители принимались увещевать нас именем любви и братства стать выше этих конфликтов, то Маркс избрал принципиально иную линию. Он действительно верил в любовь и братство, но при этом не считал, будто их можно достичь посредством некоей наигранной гармонии. Угнетаемые и обездоленные не откажутся от своих интересов (которые, вообще говоря, очень похожи на то, что намерены творить с ними их хозяева), но будут до конца бороться за них. Только тогда общество сможет окончательно подняться над личной заинтересованностью. В приверженности личным интересам нет совершенно ничего плохого, если альтернатива состоит в том, чтобы лелеять свои оковы из чувства некоего ложного самопожертвования.