Почему нам трудно поверить в Бога?

Математиков-то понятно, а физиков?

О. АЛЕКСАНДР: Много физиков. Почему — не знаю. Может быть, потому, что все-таки физики сталкиваются с какими-то гранями реальности, уже выходящими за рамки науки. Но я не думаю, что это жестко определялось. Надо это проверить, статистически изучить… Но, в общем, мы видим людей религиозно мыслящих среди самых разных профессий, так что, по-видимому, абсолютного значения это не имеет. Я думаю, что от генетиков до уголовников, воров — они тоже часто и верующие, и суеверные — большая градация всяческих вариантов. Пожалуй, всегда наиболее материалистично были настроены медики и физиологи: Фохт, Сеченов, Бехтерев.

У них и так все получалось.

О. АЛЕКСАНДР: Что ж поделать. Это была традиция, довольно известная, у таких врачей, которые разрезали, а души там не находили…

Еще один вопрос — насчет практической стороны всего этого дела… Все, что я слышал, это скорее область духовных сфер, философствование, видение и прочее, а жизнь состоит из практических истин, зачастую малоинтересных, невысокого порядка. И каждый раз, когда от этих воспарений возвращаешься к практической стороне жизни, то видишь, что нитей-то связующих, как правило, и нет и что, берясь за какой-нибудь практический вопрос, я нахожусь все на том же нуле.

И создается впечатление, что это такая область некоего духовного прибежища, в которой хорошо побывать, передохнуть, а потом снова — в эту грязь, в эту кашу,  бултыхаться в ней без каких- либо новых навыков, без какого-либо хоть минимального плюса.

Зачастую кажется, что вся церковная жизнь, как, впрочем, и духовная, оборачивается сугубо этой стороной, и мне как ищущему практических зацепок, реальной почвы делается поэтому как-то отчаянно пусто…

О. АЛЕКСАНДР: Вопрос очень правильный и правильно поставленный. Связан он, конечно, с нашей общей ошибкой, что вера есть некая «область», что-то вроде хобби или некоего отдельного уголка жизни. Между тем нет таких уголков, в которые она бы не проецировалась. Я всегда себе представляю Христа в Назарете. Он жил не так, как на картинах итальянских художников или в наших представлениях. Вот Он идет по двору, и Его зовут починить ограду, которую сломал бык. Он идет, месит глину и Своими руками кладет камни на эту ограду. Святой Юстин-мученик писал во II веке, что Христос делал плуги, делал ярмо для волов… Можем ли мы представить, что Он их делал плохо? Можем ли представить, что люди приходили и жаловались, что Иешуа сделал им плохую вещь? А ведь Он прожил так бо%льшую часть Своей жизни! И вот этот факт, о котором мы забываем, он трансформирует, преображает нашу повседневную жизнь.           

У художника Поленова есть картины с изображением жизни Христа — он пытался представить ее такой, как она была «во время оно» в Палестине. Маленькие домики, висит белье. Он идет усталый, с посохом. Да, Он жил обычной жизнью! Он освятил повседневность. Он и главное таинство взял из священной трапезы, но все-таки трапезы. Он никогда не звал людей бросать все, бежать в пустыню, сидеть и размышлять о своем третьем глазе и о чем-то в этом роде. Он хотел, чтобы люди жили по-божьи среди самых обычных вещей, в самых обычных обстоятельствах. Заметьте, что все Его притчи — а ведь они донесены до нас почти в магнитофонной записи, потому что память народов Востока была столь велика, что они столетиями хранили наизусть гигантские тексты, не то что крошечные Евангелия. «Махабхарату» знали наизусть, все Писание знали наизусть. Такова была традиция.

И вот эти притчи — о чем они?  Они совсем не похожи на индийские джетеки, в которых фигурируют раджи и какие-то фантастические персонажи. Они об обычной жизни: о пахаре, о женщине, которая замешивает тесто, об играющих детях… Он внес духовное в самое простое. И христианин — это тот, кто всегда видит во всем священное, для которого нет отдельно сакрального и профанного, как любят выражаться снобы. Да все сакральное! Если вам кажется, что есть что-то профанное, то это мы профаны. Что может быть профанным? Ничего. Горсть земли, глоток воды — все по-своему священно.