Почему нас ненавидят?

В том, что писатель живет за границей, нет ничего ни особенного, ни предосудительного. В Англии жил знаменитый Генри Джеймс, между Парижем, Испанией и Кубой делил время Эрнест Хемингуэй, да и вообще список только американских писателей, живших в Европе, бесконечен. Дело не в том, что значительную часть своей чуть более двухвековой истории Америка, без всяких на то оснований, считалась «культурной пустыней». В таких оценках было больше европейского снобизма, чем здравого смысла. Писатель живет там, где ему лучше пишется, а то, что Гор Видал выбрал Италию, совсем, кажется мне, не случайно. И опять-таки не в том дело, что писатель ведет свою родословную от легионеров Древнего Рима.

Когда отцы-основатели США выбирали для новой страны образ правления и писали конституцию, у них, детей Просвещения, перед глазами стоял римский прецедент. Разумеется, Римская республика, а не Римская империя. Народное волеизъявление («Все на Форум!»), Сенат, Капитолий и Капитолийский холм. До переезда в Равелло Видал долгое время жил в Риме, древние камни которого вызывали в его чуткой к истории душе богатые и сложные ассоциации.

Эти размышления накладывались на впечатления детства и юности. Он вырос в доме деда по материнской линии, сенатора Томаса Прайора Гора. Слепому с детских лет законодателю внук читал «Ведомости конгресса» и всевозможную политическую литературу, служил поводырем, по поручению бабушки забегал к нему в зал заседаний сената.

Если вспомнить еще бесчисленных знакомых деда из мира политики и сплошные политические разговоры, в том числе и об обитателях Белого дома (вот, например, рассказ бабушки Гора Видала. Когда они с приятельницей переходили вброд ручей, внезапно из-за кустов появился Теодор Рузвельт верхом на коне. «С дороги, женщины! — крикнул он. — Я президент!» Это забавно и с точки зрения проезда президентских кортежей, но суть все же в том, что в те чопорные времена дам не называли женщинами. «Неудивительно, — говорила бабушка, — что на следующий год президентом стал порядочный человек мистер Тафт».), то понятно, откуда у Видала обостренный интерес к американской политической системе, к будням политики, откуда наблюдения и детали, которые потом можно будет обнаружить в его романах и публицистике.

К политической истории США он обратился уже зрелым писателем, выпустив в 1967 году роман «Вашингтон, округ Колумбия». Так началась серия романов, позже названная им «Американской сагой». Писатель начал с конца, с современности, поэтому через тридцать с лишним лет ему пришлось «заменить» этот роман другим — «Золотым веком», иначе у него не сходились некоторые сюжетные линии, завязанные в романах «Бэрр», «1876», «Империя» и «Голливуд». Относящийся к «Саге» роман «Линкольн», по его собственным словам, стоит несколько особняком, он посвящен колоссальной фигуре главного героя, вытеснившего вымышленную семью, сменяющие друг друга поколения которой действуют в остальных романах. «Бэрр» — это истоки, Война за независимость от английской Короны, рождение новой страны. За двести с лишним лет сама история и ее герои приобрели хрестоматийный глянец, обрели святость, неприкасаемость и подверглись официальной канонизации. Такое происходит не только в Америке. Всякая попытка пересмотра устоявшихся исторических воззрений, как правило, встречается в штыки, объявляется ревизионистской версией. Быть может, «ревизионизм» в американской историографии — это не такое убийственное обвинение, как когда-то в марксистских разборках, но все же американская академическая наука попыталась дать Видалу бой после выхода «Бэрра» и «Линкольна». Всякий раз возникала шумная полемика в печати, и голос Видала в ней звучал куда убедительнее упреков его дипломированных оппонентов.