Почему плакал Пушкин?

Автором неподписанных редакционных сопровождений обычно считался редактор. Впрочем, Сенковский не отличался склонностью к похвалам, а восхваление на сей раз оказалось чрезвычайно энергичным.

«…Читатели сами оценят его достоинства, – удивительную мягкость и ловкость стиха, точность и силу языка, любезную простоту, веселость и обилие удачных картин, между которыми заранее поименуем одну – описание конного рынка, – картину, достойную стоять наряду с лучшими местами Русской легкой поэзии».

Нынешние специалисты, ершоведы, упоминание про «точность и силу языка» опускают безо всякой оговорки. Если сообразили, что насчет «точности языка» лучше промолчать – они правы! Но не менее основательно и противоположное мнение: похвала (допустим, что Сенковского) была совершенно справедливой.

Вся хитрость в том, что Сенковский и наши служивые современники оценивали далеко не одинаковые тексты сказки.

В одной из статей 1835 года В. Белинский задел каких-то «знаменитостей, выдуманных и сочиненных наскоро самою “Библиотекою”».

На кого намекал Белинский? Далее он продолжил ход мысли:

«А чем ниже Пушкина и Жуковского… Ершов?»

Согласимся с отзывом Белинского. Именно Ершов – фигура «наскоро сочиненная», «выдуманная». И нет оснований ставить «Конька-Горбунка» ниже других сказок Пушкина и Жуковского.

Начертал ли Ершов на книжке журнала кому-то из участников сего сюжета – Плетневу, Пушкину, Сенковскому, Никитенко, Смирдину положенные любезные слова – «От Сочинителя»? Или же ничего подобного в голову не пришло? Рука не поднялась?

Итак, нет у нас черновиков Ершова. Нет его беловой рукописи. О сочинительстве ничего не знали его ближайшие приятели по университету. И не обнаружено ни одной дарственной надписи сего автора на первом появлении «Конька». Значит, версия о том, что Ершов был взаправдашним автором, остается неподкрепленной.

А пока эта гипотеза остается недоказанной – мы, собственно говоря, не обязаны «убедительно» опровергать нечто несуществующее, пустоту, пустышку.

Должность учителя в Тобольской гимназии исхлопотал Ершову не то Сенковский, не то Никитенко. Летом 1836 года Ершов вернулся в Тобольск. С его ведома, но без его поправок, уже не в Петербурге, а в Москве – последовали второе и третье издания. Каждое из них «печатано с издания 1834 года без исправления».

Через три или четыре года после кончины Пушкина Ершов надумал востребовать у Сенковского недополученную семь лет назад часть журнального гонорара. Сенковский ответил резко, и вроде бы не по существу. Ершов-де, там, в Тобольске, не бедствует, по протекции Сенковского состоит на службе, получает порядочное учительское содержание, этого «с него очень довольно». «Ничего не следовало получить и не будет следовать». Таким образом, между строк, но довольно внятно, бывший студент был обозван нахальным попрошайкой. Не удивительно, что Ершов в письмах к приятелям принялся поносить Сенковского.

По прошествии времени Ершов повел длительные переговоры с преемником Смирдина, с П. А. Крашенинниковым, о новом, четвертом издании. В конце концов, в 1856 году, оно состоялось. И тут-то, через двадцать лет после кончины Пушкина, появилось обозначение: издание, «вновь исправленное и дополненное».

В текстологии господствует обычай: при разночтениях редакторы обязаны считаться с последней авторской волей. Поскольку формальным автором продолжает признаваться Ершов – почти во всех советских публикациях (их более двухсот) сказка печатается по тексту «исправленных и дополненных» изданий.

В наше время – в 1976 и 1989 году – предпринимались попытки собрать воедино остальные, собственно ершовские произведения. Еще не все опубликовано, ибо уровень по преимуществу посредственный.

Впечатление такое, что ни в чем худом неповинный человек попал в ложное положение. Он считал своей обязанностью поддерживать свалившуюся на него репутацию. Многие жанры перепробовал, ни на чем определенном не остановился. Когда старался сочинить что-либо шутливое, взамен остроумия получались вымученные, нарочитые колкости. Когда же нельзя было не отозваться на высокую тему, появлялось нечто выспреннее. Разве не таковы заключительные строки напечатанного в 1837 году стихотворения, посвященного кончине Пушкина?

Он легок – как ветер пустынный,
Он тяжек – как меч славянина,
Он быстр – как налет казака.
В нем гений полночной державы.
О, где вы, наперсники славы?
Гремите! Вам внемлют века!

Впрочем, подлинный П. П. Ершов, при всей своей бесцветности, ничуть не хуже нынешних сочинителей торжественных од.

Все специалисты признают, что после «Конька» Ершов не создал ничего равноценного. При этом ссылаются на служебные неприятности и семейные невзгоды. Но что из того следует? Только то, что не хватало характера, отсутствовала одержимость поэтическим призванием.