знаком «плюс») появился как выражение неприязни некоторых внешних сил и стран и
особенно окраинных националистов к империи Российской, между которыми они
подчеркнуто не делают различия. Действительно, с точки зрения интересов этих сил
абсолютно все равно, как называется соседняя большая держава (что СССР, что
Россия, да хоть Евразийская Орда) и как власть на её территории соотносится с
предшествующей, коль скоро в любом случае с ней приходится иметь дело,
конфликтовать по поводу одних и тех же территорий, ресурсов и др. Им проще и
идеологически выгоднее вовсе над этим не задумываться, почему тезис «Да не было
и нет никакого коммунизма, все что было и есть — одна и та же Россия!» был так
популярен.
Но с точки зрения российской государственности дело обстоит противоположным
образом, потому что именно большевики осуществили то самое, что представители
национально-государственной мысли императорской России считали главной задачей
противостоящих российскому государству внешних и внутренних сил. Они
констатировали, что с тех пор, как Россия в XVIII–XIX вв. вышла к свои
естественным границам, превратившись в великую державу, перед теми, кто
стремился лишить Россию этого статуса и оттеснить на обочину исторического
процесса, всегда стояла двуединая задача: подорвать положение в стране
цементирующего её основного этноса и расчленить страну на несколько десятков
мелких государств по национальному признаку, способных при благоприятных
обстоятельствах отложиться от неё. Разжигание окраинного национализма и
провоцирование сепаратистских настроений всегда представлялись вернейшим
средством ослабления России и ликвидации её как влиятельного субъекта мировой
политики и крупными русскими мыслителями достаточно единодушно осуждались.
О стремлении подорвать могущество России путем ослабления консолидирующей роли
русского народа вполне отчетливо говорил Н.Я. Данилевский: «С такой точки зрения
становится понятным сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению
русского начала по окраинам России — к обособлению (даже насильственному) разных
краев, в которых кроме русского существуют какие бы то ни было инородческие
элементы, — к покровительству, к усилению (даже искусственному) этих элементов и
к доставлению им привилегированного положения в ущерб русскому». В.С. Соловьев,
выступавший оппонентом Данилевского по большинству принципиальных
мировоззренческих вопросов, был совершенно солидарен с ним в том, что касалось
целостности страны: «Исторической работою создалась Россия как единая,
независимая и великая держава. Это дело сделанное, никакому вопросу не
подлежащее... История народа от начала и до наших дней, знает только о
безыскусственном и добровольном обрусении инородцев... настоящие европейцы
нередко подвергались добровольному обрусению и даже делались ревностными
русскими патриотами... Наш народ дорожит государственным единством и не допустил
бы его нарушения. Но он никогда не смешивает государственного единства с
национальным». Против национальной обособленности резко выступал и К.Н.
Леонтьев: «Что такое племя? За что его любить? За кровь? Но кровь, ведь, с одной
стороны ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что
любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие
нации очень смешанной крови... Идея национальностей чисто племенных есть идея, в
сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная,
имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего». Д.И. Менделеев
считал, что «национализм столь естественен, что никогда, ни при каких порядках,
«интернационалистами» желаемых, не угаснет, но... малым народцам уже практически
необходимо согласиться навсегда с большим, так как в будущем прочно лишь большое
и сильное».
Пожалуй, наиболее определенно высказывался по этому поводу М.Н. Катков: «Давно
уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая
разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения,
прогресс русского государства требует раздробления его области по-национально на
многие чуждые друг другу государства, долженствующие, тем не менее, оставаться в
тесной связи между собой... И вот теперь нам говорят, что русская земля через
меру обширна, что мы обязаны отречься от нашей истории, признать её ложью и
призраком и принять все зависящие от нас меры, чтоб обратить в ничто великий
результат, добытый тяжким трудом стольких поколений... Государство может
лишиться какой-либо части своей территории без потрясения своих оснований, и
даже без особенного ущерба. Но несравненно серьезнее всякого внешнего отложения
было бы для государства внутреннее разложение его территории или его народа.
Сепаратизм в смысле отторжения какой-либо части, гораздо менее страшен, нежели
сепаратизм в смысле внутреннего расторжения... Нам говорят, что у нас нет и речи
о сепаратизме, и в то же время с неслыханною наглостью перебирают одну за другою
разные части Русского государства, которые должны стать особым государством,