Почему РФ - не Россия

культуру, ни переплавлять их «в едином котле» (напротив, при малейшей

возможности предоставляя им, как Хиве и Бухаре, управляться своими традиционными

правителями). Характерно, что она при этом практически не имела серьезных

проблем со своими азиатскими владениями (единственное серьезное выступление —

восстание 1916 г., было даже в условиях военного напряжения сил легко

подавлено). Так что, несмотря на отдельные издержки, территориальный рост

империи был важнейшим источником её силы и могущества. Без него она не выдержала

бы конкуренции европейских держав ещё в XVIII веке.

Изображать стремление к государственному величию и территориальному росту в

качестве некоторой негативной особенности России весьма странно. Россия,

естественно расширявшая свои владения за счет окраинных территорий, население

которых составляло незначительное меньшинство по отношению к её историческому

славянскому ядру, выглядит достаточно бледно на фоне других европейских стран,

захвативших огромные территории, находившиеся за многие тысячи километров от

метрополии и с населением, в несколько раз превышавшим население самой

метрополии, и создававших империи, «над которыми никогда не заходит солнце».

Точно так же трепетное отношение, скажем, французов к своей военной славе,

всякое «Германия превыше всего», «Правь, Британия!» и т.д. обычно не служит

поводом для определения соответствующей государственности как особо агрессивной.

Тем более, что входе экспансии России не доводилось насильственно уничтожать

какую-либо национальную государственность (хищные азиатские ханства таковую не

представляли): народности, вошедшие в её состав (за исключением добровольно

присоединившейся Грузии), либо никогда не имели собственной государственности,

либо утратили её ещё ранее, войдя в состав или будучи завоеванными иными

государствами.

Заметим также, что объединение православия и коммунизма под маркой «судьбоносной

мировой роли» России и предмета её мессианских поползновений ещё менее

основательно, так как (не говоря о том, что претензий на «всемирность» у того же

католицизма явно больше) российская государственность никогда не помышляла

принести православие (свою собственную идеологию) на штыках в Европу, тогда как

коммунистическая идея (не только не являющаяся принадлежностью российской

государственности, но ей антагонистичная) неразрывна связана с мировой

революцией и немыслима вне её.

 

 

Европейский контекст.

 

Одной из наиболее устойчивых и распространенных мифологем современного

«патриотического» сознания является убеждение в извечном военно-политическом

противостоянии России «Западу». Этот тезис выступает в несколько различных

вариантах в зависимости от особенностей конкретной среды, но, так или иначе,

враг неизменно помещается на западе, отчего невинный термин, обозначающий

сторону света, приобрел значение средоточия мирового зла.

Основным источником его бытования в настоящее время является, конечно, советское

наследие — традиция противостояния коммунистического лагеря во главе с СССР

«капиталистическому» (то есть нормальному) миру, частью которого была до 1917 г.

и Россия. Апологеты именно этого, вполне реального противостояния, со сталинских

времен не прочь были «подверстать» к нему уничтоженную ими историческую Россию.

Противостояние НАТО и Варшавского договора, порожденное конкретно-историческими

обстоятельствами захвата власти коммунистами (силы, имеющей весьма сомнительное

отношение что к православию, что к славянству) сначала в России, а после Второй

мировой войны и в непосредственно прилегающих к ней восточно-европейских

странах, в национал-большевистской интерпретации выводилось то из противостояния

славянского мира романо-германскому, то православного —

католическо-протестантскому, то «евразийского» — «атлантическому». Собственно,

суть национал-большевизма (частным случаем которого является «евразийство») и

состоит в облагораживании большевизма путем подыскивания ему «исторических

корней» в национальной традиции. Естественно, что это должно было найти

отражение и во внешнеполитической сфере.

Разумеется, у представления об «антизападном противостоянии» имелись и

источники, лежащие вне советской традиции: многовековая богословская полемика

православия с «латинством» и славянофильские представления, особенно в их

поздней форме, лучше всего представленные Н.Я. Данилевским. Однако в

формировании именно того типа «антизападного» сознания, которое существует в

настоящее время, эти источники сыграли минимальную роль: суть претензий к Европе

«реакционера» Данилевского советскому человеку была неизвестна, а искренней

опоры на религиозную традицию у апологетов богоборческого режима быть не могло.

Почему и «антиинославное» рвение коммунистических подголосков из советской

церковной среды, далеко превосходящее по накалу, но мало сходное типологически с

позицией прежней русской церкви, выглядит вполне комично. В нем, конечно,

гораздо больше от «антибуржуазного» пафоса большевиков, чем от православной

богословской традиции (во всяком случае, мысль, что из ненависти к европейскому