Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

В английской волшебной сказке о Дике Уиттингтоне (которая, подобно многим другим таким повествованиям, восходит к XVI столетию) бедный мальчик и его кот бредут из сельской местности в Лондон и творят добро. Однако в реальном мире многие из тех голодных миллионов, что бежали в города, попросту попадали из огня в полымя. На рис. 9.3 показано, как изменялись после 1350 года реальные зарплаты в городах (то есть способность потребителей купить товары первой необходимости, скорректированная с учетом инфляции). Этот график построен на основе результатов, полученных за годы кропотливой детективной работы историков экономики. Они расшифровывали разрозненные данные, записанные на вавилонском множестве языков и измеренные в даже еще более многообразных и запутанных единицах. В европейских архивах данные достаточно качественные, чтобы точно рассчитывать доходы, появляются не ранее XIV столетия, а в Китае нам нужно было дожидаться их появления до времени после 1700 года. Однако, несмотря на пробелы в данных и массу пересекающихся линий, очевидна, по крайней мере, тенденция на Западе. В основном везде, где у нас есть данные по столетию после Черной смерти, зарплаты приблизительно удвоились, а затем, когда численность населения восстановилась, они по большей части опять упали до уровня, который был до Черной смерти. Флорентинцы, которые таскали каменные блоки и возводили парящий купол собора Брунеллески в 1420-х годах, «пировали» — они питались мясом, сыром и оливками. Такие же работники, перетаскивавшие на место «Давида» Микеланджело в 1504 году, довольствовались хлебом. Спустя столетие их правнуки были бы рады даже этому.

К этому времени в Евразии голод шествовал с одного ее конца до другого. Не оправдавшие ожиданий урожаи, опрометчивые решения или просто неудача могли довести бедные семьи до поисков любой пищи (в Китае это были мякина, створки бобовых, древесная кора и сорняки, а в Европе — капустные кочерыжки, сорняки и трава). Вал бедствий мог вытолкнуть тысячи людей на дороги в поисках еды, а самых слабых — довести до голодной смерти. Вероятно, это не случайно, что в исходных версиях самых старых европейских народных сказок (типа сказки о Дике Уиттингтоне) крестьяне-рассказчики мечтали не о золотых яйцах и не о волшебных бобовых стеблях, а о настоящих яйцах и бобах. Все, о чем они просили добрую волшебницу, — это была возможность наполнить желудок.

Как на Востоке, так и на Западе у людей из средних слоев сердца неуклонно ожесточались против бродяг и нищих, которых сгоняли в дома для бедных и тюрьмы, отправляли на окраины или продавали в рабство. Конечно, это было бездушно, но те, кто были немного более состоятельными, по-видимому, считали, что у них достаточно своих собственных неприятностей, чтобы еще беспокоиться о других. Один знатный человек отметил по своим наблюдениям в районе дельты Янцзы в 1545 году, что в тяжелые времена «страдающие сильнее всего [то есть самые бедные] были освобождены от уплаты налогов», но «на преуспевающих давили так, что они также становились бедными»⁶. Отпрыски некогда респектабельных людей столкнулись с перспективой нисходящей социальной мобильности.

Эти дети знати искали новые средства, помогавшие им в соперничестве за богатство и власть в этом мире, ставшем более суровым, и они ужасали консерваторов своим презрением к традициям. «Люди постепенно стали носить редкие по стилю одежды и шляпы, — отмечал с тревогой один китайский чиновник, — и есть даже такие, кто стали торговцами!»⁷ Что еще хуже, как писал один его коллега, даже когда-то респектабельные семьи

«просто помешались на богатстве и известности… Находя удовольствие в предъявлении обвинений другим, они использовали свою власть, чтобы решить споры в свою пользу, настолько жестко, что из-за этого трудно различить, где кривда, а где правда. Склонные к пышности и утонченному стилю, они шествуют в своих одеждах из белого шелка так, что нельзя сказать, кто из них почтенный, а кто низкий»⁸.

В Китае взрывоопасным местом стала гражданская служба. Ряды знати росли, а число административных должностей — нет. И, поскольку тернистые врата учения делались все более тесными, богатые отыскивали способы сделать так, чтобы богатство значило больше, нежели ученость. Один сельский чиновник жаловался, что «бедные ученые, которые надеялись получить место [после сдачи экзаменов], были отвергнуты чиновниками, как будто они были голодными беженцами»⁹.