Почетный консул

Шел одиннадцатый час, и на террасу стали стекаться посетители ужинать. Они шли с разных сторон, огибая столик доктора Пларра, словно кочевники, обходившие скалу в пустыне; некоторые из них несли детей. Ребенок, похожий на воскового божка, прямо сидел в коляске; бледная трехлетняя девочка в голубом нарядном платьице ступала по мраморной пустыне, пошатываясь от усталости, в ее крошечных ушках были продеты золотые серьги; шестилетний мальчик топал вдоль стены террасы, зевая на каждом шагу. Можно было подумать, что все они пересекли целый континент, прежде чем сюда попасть. На рассвете, опустошив это пастбище, кочевники соберут свой скарб и двинутся к новому привалу.

Доктор Пларр с нетерпением сказал:

– Верните мне письмо. Я хочу послать его таким, как есть.

– Тогда я не смогу поставить свою подпись.

– А вы, Хэмфрис?

– Я не подпишу. Теперь вы меня не запугаете. С лососиной я покончил.

Пларр взял письмо и разорвал его пополам. Он положил на стол деньги и поднялся.

– Доктор Пларр, я жалею, что вас рассердил. Стиль у вас неплохой, но он сугубо деловой, и никто не поверит, что письмо писал я.

Пларр пошел в уборную. Умывая руки, он подумал: я похож на Пилата; но это была та тривиальность, которую доктор Сааведра не одобрил бы. Мыл руки он тщательно, словно собираясь обследовать больного. Вынув руки из воды, он посмотрел в зеркало и спросил свое озабоченное отражение: женюсь я на Кларе, если они убьют Фортнума? Это не обязательно: Клара вовсе не рассчитывает, что он на ней женится. Если она получит в наследство поместье, она сможет его продать и уехать домой в Тукуман. А может быть, снимет квартиру в Буэнос-Айресе и будет есть пирожные, как его мать. Для всех будет лучше, если Фортнум останется жив. Фортнум будет лучшим отцом ребенку, чем он: ребенку нужна любовь.

Вытирая руки, он услышал за спиной голос доктора Сааведры:

– Вы считаете, доктор, что я вас подвел, но вы не знаете всех обстоятельств.

Романист мочился, завернув правый рукав своего голубовато-серого пиджака, – он был человек брезгливый.

Доктор Пларр ответил:

– Мне казалось, что, давая вам на подпись письмо, пускай даже плохо написанное, я не прошу слишком многого. Ведь речь идет о человеческой жизни!

– Пожалуй, мне лучше объяснить вам подлинную причину моего отказа. Сегодня мне одной пилюли будет мало. Мне нанесли большой удар. – Доктор Сааведра застегнул брюки и повернулся. – Я говорил вам о Монтесе?

– О Монтесе? Нет, такого имени не помню.

– Это молодой прозаик из Буэнос-Айреса – теперь уже не такой молодой, кажется, старше вас, годы бегут. Я помог ему опубликовать первый роман. Очень необычный роман. Сюрреалистический, но превосходно написанный. Издательство «Эмесе» его забраковало. «Сур» отклонил, и мне удалось уговорить моего издателя принять рукопись, пообещав, что я напишу о ней положительную рецензию. В те дни я вел в газете «Насьон» еженедельную колонку, весьма и весьма влиятельную. Монтес мне нравился. У меня было к нему что-то вроде отеческого чувства. Несмотря на то, что последние годы в Буэнос-Айресе я встречался с ним очень редко. Пришел успех – и у него появились новые друзья. И все же при всякой возможности я хвалил его. А теперь взгляните, что он написал обо мне. – Он вынул из кармана сложенную газету.

Это была длинная, бойко написанная статья. Темой ее было отрицательное влияние эпической поэмы «Мартин Фьерро» [поэма Хосе Рафаэля Эрнандеса (1834-1886) о тяжкой доле гаучо] на аргентинский роман. Автор делал поблажку для Борхеса, нашел несколько хвалебных слов для Мальеа и Сабато, но жестоко насмехался над романами Хорхе Хулио Сааведры. В тексте так и мелькал эпитет «посредственность», а слово «machismo» издевательски повторялось чуть не в каждом абзаце. Была ли это месть за покровительство, когда-то оказанное ему Сааведрой, за все назойливые советы, которые, вероятно, ему приходилось выслушивать?

– Да, это предательство, – сказал доктор Пларр.

– Он предал не только меня. Он предал родину. «Мартин Фьерро» – это и есть Аргентина. Мой дед был убит на дуэли. Он дрался голыми руками с пьяным гаучо, который нанес ему оскорбление. Что было бы с нами сегодня, – доктор Сааведра взмахнул руками, словно обнимая всю комнату от умывальника до писсуара, – если бы наши отцы не почитали machismo? Смотрите, что он пишет о девушке из Сальты. Он даже не понял символики того, что у нее одна нога. Представьте себе, как бы он издевался над стилем вашего письма, если бы я его подписал! «Бедный Хорхе Хулио! Вот что происходит с писателем, который бежит от своей среды и скрывается где-то в провинции. Он пишет, как конторщик». Как бы я хотел, чтобы Монтес был здесь, я бы показал ему, что значит machismo. Прямо здесь, на этом кафельном полу.

– У вас есть при себе нож? – спросил доктор Пларр, тщетно надеясь вызвать у него улыбку.

– Я дрался бы с ним, как мой дед, голыми руками.

– Ваш дед был убит, – сказал доктор Пларр.

– Я не боюсь смерти, – возразил доктор Сааведра.

– А Чарли Фортнум ее боится. Это такая мелочь – подписать письмо.