Почетный консул

– У нас никогда не было времени толком поговорить. Рядом всегда был охранник. Он шагал тут же. Твой отец здоровался со мной очень вежливо и ласково – как отец с сыном… а я… ну я, сам понимаешь, очень его уважал. Сперва всегда немного помолчим… знаешь, как это бывает, когда имеешь дело с настоящим caballero. Я ждал, чтобы он заговорил первый. А потом охранник, бывало, закричит на нас и растолкает в разные стороны.

– Его пытали?

– Нет. Во всяком случае, не так, как меня. Людям из ЦРУ это бы не понравилось. Он ведь был англичанин. Все равно пятнадцать лет в полицейской тюрьме – долгая пытка. Легче потерять несколько пальцев.

– Как он выглядел?

– Стариком. Что еще тебе сказать? Ты должен знать, как он выглядел, лучше, чем я.

– В последний раз, когда я его видел, он стариком не был. Жаль, что у меня нет хотя бы фотографии, где он лежит мертвый. Знаешь, такой, какие снимает полиция, чтобы подшить к делу.

– Зрелище было бы не из приятных.

– Зато заполнило бы пробел в памяти. Может, мы и не узнали бы друг друга, если бы ему удалось бежать. И он был бы сейчас здесь, с тобой.

– Волосы у него были совсем седые.

– Таким я его не видел.

– И он очень горбился. Его мучил ревматизм в правой ноге. Можно сказать, что ревматизм его и убил.

– Я помню его совсем другим человеком. Тот был высокий, худой и стройный. Он быстро шел от пристани в Асунсьоне. Только раз обернулся, чтобы нам помахать.

– Странно. Мне он казался невысоким и толстым, и он хромал.

– Я рад, что его не пытали – как тебя.

– Кругом постоянно были охранники, и мне даже не удалось предупредить его насчет нашего плана. Когда время настало – он даже не знал, что охранник подкуплен, – я крикнул ему «беги», а он растерялся. И замешкался. Это промедление да еще и ревматизм…

– Ты сделал все, что мог, Акуино. Никто не виноват.

– Как-то раз я прочитал ему стихотворение, – сказал Акуино, – но, по-моему, он не очень любил стихи. А все равно стихотворение было хорошее. Конечно, о смерти. Оно начиналось так: «Смерть имеет привкус соли…» Знаешь, что он мне как-то сказал? И даже сердито – уж не знаю, на кого он сердился. Он сказал: «Я здесь не страдаю, мне просто скучно. Скучно. Хоть бы бог послал мне немножко страданий». Какие странные слова.

– Кажется, я их понимаю, – сказал доктор Пларр.

– Под конец он настрадался вдоволь, как хотел.

– Да. Под конец ему повезло.

– Что касается меня, я не знал, что такое скука, – сказал Акуино. – Боль знал. Страх. Мне и сейчас страшно. А скуки не знал.

– Может, ты не узнал себя до конца, – заметил доктор Пларр. – Хорошо, когда это происходит в старости, как у моего отца.

Он подумал о матери, коротавшей дни среди фарфоровых попугаев в Буэнос-Айресе или поглощавшей эклеры на калье Флорида; о Маргарите, когда она спала в тщательно зашторенной комнате, а он лежал рядом и рассматривал ее нелюбимое лицо; о Кларе и ребенке, о долгом несбыточном будущем на берегу Параны. Ему казалось, что он уже достиг возраста отца, что он провел в тюрьме столько же лет, сколько отец, а бежать удалось не ему, а отцу.

– У вас осталось десять минут, – произнес громкоговоритель. – Выпустите консула немедленно, затем выходите по одному и руки вверх!

Еще не смолкли эти распоряжения, когда в комнату вошел отец Ривас. Акуино сказал:

– Время почти истекло, позволь мне сейчас его убить. Это не дело для священника.

– Может, они все еще берут нас на пушку.

– Когда мы наверняка это выясним, скорее всего, будет слишком поздно. Янки хорошо обучили этих парашютистов в Панаме. Они действуют быстро.

Доктор Пларр сказал:

– Я выйду поговорить с Пересом.

– Нет, нет, Эдуардо. Это самоубийство. Ты слышал, что сказал Перес. Он не посмотрит даже на белый флаг. Верно, Акуино?

Пабло сказал:

– У нас ничего не выгорело. Выпустите консула.

– Если тот человек пройдет через комнату, я его застрелю, – заявил Акуино, – и всякого, кто станет ему помогать… даже тебя, Пабло.

– Тогда они убьют нас всех, – сказала Марта. – Если он умрет, мы все умрем.

– Это им, во всяком случае, надолго запомнится.

– Machismo! – сказал доктор Пларр. – Опять ваш проклятый дурацкий machismo. Леон, я должен что-то сделать для бедняги, который там лежит. Если я поговорю с Пересом…

– Что ты можешь ему предложить?

– Если он согласится продлить свой срок, вы согласитесь продлить ваш?

– Что это даст?

– Он все же британский консул. Британское правительство…

– Всего лишь почетный консул, Эдуардо. Ты сам не раз нам это объяснял.

– Но ты согласишься, если Перес…

– Да, соглашусь, но не думаю, чтобы Перес… Может, он не даст тебе даже рта раскрыть.

– Я думаю, даст. Мы с ним были приятелями.

На память доктору Пларру пришел речной плес, бескрайний лес до горизонта и Перес, решительно шагающий с одного мокрого бревна на другое навстречу группке людей, где его ждал убийца. Это мои люди, сказал тогда Перес.

– Для полицейского Перес не такой уж плохой человек.

– Я боюсь за тебя, Эдуардо.

– Доктор тоже страдает machismo, – сказал Акуино. – Давай… выходи и разговаривай… но захвати с собой револьвер.