Почта св. Валентина

14

– Вы можете меня уволить, можете даже приказать кому-нибудь меня убить, сейчас мне, ей-богу, все равно. Но мне нужно получить ответ на один вопрос. Если вы не ответите…

– Какой вопрос? – Веденцов с удовольствием срезал коричневое темечко сигары карманной гильотинкой. – Как вы, интеллигенты, любите каждый свой пустячок обернуть в тонну стружки!

– Что у вас с той девушкой? С той самой, которой я писал за вас письма?

– Почему это вас интересует?

– Вы что, интеллигент? Мне нужен ответ без стружек.

– Илья Константинович. – Веденцов чиркнул длинной спичкой и поднес огонь к табачному свитку. – Пока что я ваш работодатель. Не кажется вам, что далеко заходите?

– Считайте, что я больше на вас не работаю. Если это условие, при котором вы дадите мне прямой, развернутый ответ. Он для меня сейчас важней работы.

– Интересное кино. В принципе я могу вас выставить за дверь без всяких условий, правда же? Но! Вы честный человек, я отношусь к вам с уважением, так что… если это прям смерть как важно… Понять бы, почему…

– Да вот подумываю бросить это ремесло – писать письма за других. Ясно? Все, за что я берусь, приносит какие-то непредсказуемые результаты. Удовлетворены?

– Ее звали Вика. Виктория, – приняв наконец решение, сухо сказал Валентин. – Помнится, вы все интересовались. Так вот. Я как раз думаю, если бы мы продолжали игру с письмами, все было бы великолепно.

– Так почему же бросили?

– Во-первых, хотелось все по-честному… Хотелось самому, без посторонней помощи. Понимаете?

– А во-вторых?

– А во-вторых, заметил, что вы стали как-то очень горячо к этому относиться. Как будто это не мое дело, а ваше. Не как исполнитель. Надо было, извините за прямоту, подвинуть вас. Неровен час, узнали бы больше, чем нужно, пришлось бы принимать меры, а мне этого не хотелось.

Дрожь перекинулась на пальцы рук. Стараясь говорить твердо, Стемнин спросил:

– Ну и как? Как развивались события?

– Вы должны обещать, что это останется между нами.

– Разумеется.

– Было еще «в-третьих». – Веденцов помолчал, отдаляя момент неприятного признания. – В некотором роде я женат. Изменить это не представляется возможным. Вике следовало рано или поздно узнать об этом и принять ситуацию такой, как есть. Если бы мы продолжали играть в переписку, это могло длиться и длиться – все сведения обо мне она узнавала тогда только из писем, ровно столько, сколько я бы позволил. Но как только я растрепал про нашу технологию, она взбесилась. Такую закатила истерику! А мы к тому времени уже встречались, все чики-пуки, письма вроде стали ни к чему. Она спросила, почему я ей не пишу. Отшутился. Спросила второй раз. Намекнул, что у меня были ассистенты по эпистолярной части… Я думал, раз уж мы настолько сблизились, надо по-честному… Что тут началось! Про семью даже не пришлось говорить. Скандал! Была Вика – и нет Вики. По-моему, она была малость не в себе. Непохожая на других, на это я повелся… Чистая… Но больная на всю голову.

Веденцов сощурился сквозь сигарный дым. Трудно сказать, чего больше было в рассказе Веденцова – сожаления (роман закончился слишком скоро) или облегчения (легко отделался от девушки со странностями). Одно очевидно: Вика ушла от Веденцова навсегда и у него нет ни надежды, ни желания ее вернуть. Валентин стал очередной Викиной попыткой разделаться с прошлым. «Небось, она и его одолевала разговорами о своем бывшем», – Стемнин посмотрел на развалившегося в кожаном кресле Веденцова с сочувствием. Неудача Валентина по-новому освещала случившееся со Стемниным. И Вика тоже выглядела теперь иначе. Ни деньги, ни влияние, ни талант, вдохновение и доброта не могли перевесить голос ее сердца. И дело тут было не в правилах и принципах. Не было в мире силы, которая могла бы одолеть упорство ее чувств, спасти ее от них. Виктория Березна не имела ни малейшего значения: она была несчастной, непослушной марионеткой собственной любви.

Стемнин вдруг вспомнил прядь волос, выбившуюся из хвостика и растерянно приникшую к тонкой шее, вспышку косточек на полупрозрачной руке. Это хрупкое создание, состоящее из одних слабостей и уязвимостей, ломало несокрушимых мужей, опытных бойцов, причем без усилия, не получая ни малейшей радости от победы, даже страдая от нее. Вся система знаний и инстинктов отныне теряла почву. Бессильная, запутавшаяся в нитках кукла походя валила навзничь уверенных кукловодов, рулевых, хозяев судьбы.