Почтальон всегда звонит дважды

— Я зайду к ней. И скажу ей все, что нужно. Все остальное — моя забота. Ясно?

— Да, сэр, ясно.

— Я буду с вами перед Большим жюри. Или пришлю того, кого сам выберу. Поскольку Саккет сделал вас истцом, я не смогу защищать вас обоих, но буду контролировать ситуацию. И еще одно, что бы я ни делал, это моя забота.

— Делайте все, что нужно, господин Кац.

— Еще увидимся.

Вечером меня снова положили на носилки и отвезли в суд. В полицейский суд, не в обычный. Там не было ни скамьи присяжных, ни места для свидетелей, ничего такого. Судья сидел на возвышении, за ним стояли несколько полицейских, а перед ними — длинный стол во всю комнату, и когда кто-то хотел выступить, он подходил к столу, задирал голову и говорил.

Людей там было как сельдей в бочке, и фотографы сверкали вспышками, когда меня вносили внутрь, и уже по этой суете было видно, что готовится громкое дело. С носилок я мог разглядеть немного, но мельком увидел Кору, сидевшую на скамейке рядом с Кацем, и Саккета, который в стороне беседовал с командой элегантных молодых людей с плоскими чемоданчиками, и еще нескольких полицейских и свидетелей. Меня на носилках поместили перед столом судьи на два стула, сдвинутых вместе, поправили одеяло, и, когда суд закончил с делом китаянки, один из полицейских начал наводить тишину. Пока он стучал своей дубинкой, ко мне наклонился молодой человек и сказал, что его зовут Уайт и что Кац поручил ему представлять мои интересы. Я кивнул, но он продолжал твердить, что его послал мистер Кац; а полицейский возмутился и начал так колотить по столу, что чуть не проломил его.

— Кора Пападакис.

Она встала, и Кац проводил ее к столу. Она едва не коснулась меня, когда шла рядом, и мне показалось чудом, когда в этом бедламе я вдруг почувствовал ее запах, тот запах, который меня всегда так возбуждал. Выглядела она лучше, чем вчера. В другой блузке, костюм вычищен и выглажен, туфли начищены; вокруг глаза все почернело, но опухоль уже спала.

Все встали вместе с ней, полицейский приказал ей поднять правую руку и начал бормотать что-то о правде, только правде и ни о чем другом, кроме правды. Посреди фразы он вдруг остановился, чтобы взглянуть вниз, поднял ли я правую руку. Я не сделал этого. Тогда он заставил меня тоже поднять ее и забубнил все сначала. Все мы повторяли за ним.

Судья снял очки и сказал Коре, что она обвиняется в убийстве Ника Пападакиса и в покушении на убийство Фрэнка Чемберса, что она может сделать заявление, если захочет, но все ее слова могут быть использованы против нее, что она имеет право пригласить адвоката, что у нее восемь дней на подготовку защиты и что суд выслушает доводы ее защиты в любое время в пределах этого срока. Говорил он долго, и в зале уже начали покашливать.

Потом выступал Саккет. Для начала он рассказал, что собирается доказать. Это было примерно то же, о чем он говорил мне утром, но теперь все звучало более убедительно. Закончив свою речь, он начал вызывать свидетелей. Первым был доктор со «скорой», который сказал, когда и где умер грек. Потом появился тюремный доктор, который делал вскрытие, и потом — секретарь коронера, подтвердивший подлинность представленного протокола, который он передал судье, а затем — еще несколько человек, но что они говорили, я уже забыл. Когда все выговорились, их болтовня только доказала, что грек мертв, а поскольку я знал все это и без них, то не слишком волновался. Кац никого из них ни о чем не спрашивал. Каждый раз, когда судья смотрел в его сторону, он махал рукой, и свидетель уходил.

Когда все насытились доказательствами, что грека нет в живых, Саккет наконец набрал форму и выложил несколько козырей, которые того стоили. Вызвал пижона, который заявил, что представляет «Объединенную страховую компанию» штатов тихоокеанского побережья и что грек оформил страховку всего пять дней назад. Он объяснил, что по условиям страхового полиса грек получал бы двадцать пять долларов в неделю на протяжении пятидесяти двух недель, если бы заболел, и те же самые деньги, если бы произошел несчастный случай с утратой работоспособности, что получил бы пять тысяч долларов, потеряй он ногу, десять тысяч долларов — обе ноги, а его вдова — десять тысяч в случае его гибели и двадцать тысяч — если бы трагедия произошла в поезде. Когда он дошел до этого момента, показания стали похожи на уговоры клиента, и судья поднял руку:

— Спасибо, я уже застрахован.

Все рассмеялись этой шутке. Я тоже. Вы не поверите, как смешно это прозвучало.

Саккет задал пижону несколько вопросов, и судья повернулся к Кацу. Кац ненадолго задумался, а когда заговорил, то очень медленно, как будто хотел быть уверен, что свидетель поймет каждое его слово:

— Вы выступаете в этом процессе заинтересованной стороной?

— В своем роде да, мистер Кац.

— Вы хотели бы избежать выплаты страхового вознаграждения по той причине, что было совершено убийство, не так ли?

— Совершенно верно.