Почти ангелы

– Решил пропустить рюмочку на сон грядущий? – предположил Бернард, поскольку мало что знал про чиновников из колониальной администрации, и его представления о том, чем они могут заниматься, были прискорбно ограниченными и традиционными.

– О нет, он совершает какой-то жуткий ритуал, чтобы умилостивить своих предков, – бурно возразила Дейдре.

– Господи помилуй! Ты это видела? – Бернард указал на освещенное окно, в котором возник гротескный силуэт, задержался на минуту, потом скрылся снова.

– Похоже, на нем африканская маска, – сказала Дейдре. – Странно расхаживать в ней в такое время суток – соседи скорее всего будут жаловаться.

Попрощавшись с Бернардом, она тихонько прокралась вверх по лестнице, но и мать и тетка еще не заснули, и мать, как обычно, окликнула: «Это ты, милая?»

Подтвердив, что это действительно она, Дейдре ушла к себе и покрутилась перед зеркалом, чтобы со всех ракурсов рассмотреть себя в платье с лифом на косточках. Потом она сняла платье, небрежно бросила его на спинку стула и, как была, в нижней юбке опустилась на колени у книжного шкафа. Ей вспомнились строчки, любимые школьницами разных возрастов и применяемые ко всем мыслимым разновидностям любви – четвертый сонет Данте Габриэля Россетти «Взгляд любви», который начинался словами «Как вижу я тебя, тобой любимый?».

Перечитав сонет, она стала готовиться ко сну. «Политические системы Африки», ее нынешняя постельная книга, той ночью осталась неоткрытой.

5

Уродливые часы черного мрамора на каминной полке в кабинете Аларика Лидгейта пробили час. Часы принадлежали еще его отцу, подарок от коллег из миссии. Более сорока лет они исправно показывали время, не отставали и не забегали вперед в ужаснейших условиях, например, когда их трясли по ухабистым дорогам сгибающиеся под тяжкой ношей носильщики, и потом, уже после того как их унаследовал Аларик, прилежно тикали в жарких и влажных днях и ночах Африки.

Можно было бы предположить, что при мысли об Африке лицо Аларика Лидгейта смягчилось, – если бы его было видно, но оно скрывалось под маской из красных бобов и пальмового волокна, которая придавала ему пугающий вид, так удививший Бернарда и Дейдре. Он часто сидел по вечерам, отгородившись от мира за душной темнотой маски: так он словно бы возвращался в свой построенный туземцами дом и слушал, как за стенами падает дождь. Ему часто думалось, как хорошо бы было, если бы у людей старше определенного возраста вошло в обычай носить маски или головы животных. Каким привольным стало бы общение, если бы лицо не обязано было принимать то или иное выражение – натужную заинтересованность, наигранные удивление или радость, встревоженное сочувствие, – которого на самом деле не испытываешь. В разговоре Аларик часто избегал встречаться с людьми глазами из страха перед тем, что может в них увидеть: какую личину или маску ни натягивай, жизнь все равно ужасна, и только глаза очень молодых или очень старых и мудрых могут смотреть на мир с безмятежной ясностью.

Аларик Лидгейт считал себя неудачником. По состоянию здоровья он уволился со службы в колониях, где не получил повышения, которое считал заслуженным. Он ничего не достиг на поприще антропологии или лингвистики, и даже сундуки и ящики неразобранных заметок на чердаке служили ему постоянным упреком. Еще он считал, что большинство знакомых его недолюбливает за то, что он не умеет вести бессодержательные вежливые разговоры, не способен даже выдавить пустые, неискренние банальности, которые помогают сглаживать углы повседневной жизни.

Однако в одной области Аларик добился приятной, пусть и ограниченной славы. Он приобрел известность как автор саркастических рецензий и сегодня ночью как раз заканчивал такую для одного научного журнала. Его жестокое обращение с авторами, возможно, объяснялось тем, что сам он оказался неспособен произвести на свет оригинальное сочинение. Какое-то время он расхаживал по комнате, даже постоял перед окном в поисках свежего вдохновения, но теперь отбросил маску и вернулся за стол.

«Жаль, – написал он, – что автор не потрудился ознакомиться с элементарными фактами, лежащими в основе структуры общества этого народа. Тогда он не насажал бы ляпов вроде «глава клана» (тогда как на самом деле никаких кланов не существует), «роль, какую играет брат матери в переговорах о заключении брака» (тогда как главную роль в них играет брат отца)…». Он поискал на страницах книги новых ляпов, раззадоренный мыслью, что «эти антропологи» (мысленно он заключил слово в жирные презрительные кавычки) считают, что могут за три недели изучить племя, когда тогда как одиннадцать лет его собственных жизни и работы там породили всего лишь несколько статей по таким незначительным аспектам местной культуры, как начиненные пряностями полые тыковки и железные предметы неведомого назначения.