Почти англичане

Меньше недели осталось до отъезда Марины. Еще один вечер потрачен впустую. Лора едва видела дочь и тем более не говорила с ней, ни разу не обняла, не вдохнула запах ее волос, не простонала как сумасшедшая, прижимая ее к себе. Лечь бы сейчас лицом на холодный кафель и зарыдать, но нельзя; и Лора берет себя в руки, прочищает нос, умывает лицо, будто немного разочарованная домохозяйка, готовящая повидло на встрече Женского института[5]; кто-то, кем она так легко могла стать.

На носу висит водяная капля. Рядом с дочерью Лора – особь другого вида, лабрадор, родивший лосося. Если Алистер заговорит с Мариной, она ему хотя бы ответит? С ней всегда так: люди считают ее обычным нервным подростком, чью холодность легко растопить. Лора морщится, видя, как от дружелюбных насмешек дочь каменеет, словно маленький строгий ученый. Разве такая застенчивость и колючесть в одном человеке – это нормально? С тех пор как Марина поступила в Кум-Эбби, стало лишь хуже, а почему – она ни за что не признается. Покажи им себя такой, какая ты есть, желает ей Лора, наблюдая, как дочь односложно отвечает на все вопросы. Густые хмурые брови и толстая темная коса делают ее похожей на маленькую русскую поэтессу, решившую покончить с собой из-за любви.

«Солнышко, – думает ее мама, – однажды тебя заметят. Но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас».

Раздается звонок, и Марина тут же все понимает. Когда твой любимый рядом, ты всегда это знаешь: так уж оно устроено. Ее, как магнит к металлу, как пришельца к летающему блюдцу, тянет вперед, сквозь толпу пожилых венгров: только бы увернуться от щипков! Стоит ли удивляться ее интуиции? Она нашла бы Саймона Флауэрса где угодно – в песчаной буре, в лавине; ее тело гудело бы, как антенна, или что там антенны делают? О, как она гудит! Зная силу ее любви, разве можно представить, что это кто-то другой? Он сжалился и пришел за ней.

– Кто там? – спрашивает один из гостей, подойдя к домофону. Нет ответа, что само по себе знак. У Марины в груди тяжело колотится сердце, а органы никогда не врут. Она пожелала, и он явился: горячий металлический луч ее страсти вытянул Саймона Флауэрса из дома (номер двадцать девять по Милл-роуд, Стаурпэйн, Блэндфорд-Сент-Мэри, графство Дорсет, почтовый индекс DT11 2JP), где он живет с родителями и двумя младшими сестрами, – прямо в ее объятия.

– Я выйду, – говорит она, хотя все на нее смотрят. Под кожей бьется электрический пульс. Неужели ее желание вызвало Саймона к жизни? Раньше, отправляясь в город за бесплатной газетой для Жужи, или заполняя пробелы в своих познаниях о Тюдорах в Национальной портретной галерее, или наблюдая за людьми на эскалаторе и подставляя их взглядам свой более выгодный профиль, Марина не сомневалась: в следующий миг – или в следующий, или нет, в следующий – ее судьба переменится. Все, что было для этого нужно, – встреча с большим семейством аристократов или с добрым преподавателем. Они разглядели бы в Марине красоту и чувствительность, о которых другие не подозревают, и приняли бы ее в свой круг.

В эти каникулы, в эпоху Саймона Флауэрса, все стало иначе. В конце концов, должен ведь он бывать в Лондоне – навещать престарелых родственников или покупать мадригалы. Всякий раз, выходя из квартиры, Марина готовится поймать на себе его взгляд.

И сегодня это случится. Сегодня ее жизнь изменится. Марина налетает локтем на дверную ручку, но не чувствует боли. Воздух в полуподвальном коридоре – чистый кислород. Она, как на крыльях, проносится по блестящему синему линолеуму, обегает лифт, этот ледериново-ореховый гроб, в котором когда-то мечтала о поцелуях обветренных губ, и теперь, после блужданий в пустыне, может мечтать снова. Она заглянет в милое ученое лицо Саймона, и он спасет ее, избавит от девственности, преобразит Кум-Эбби и откроет дорогу в блистательный взрослый мир. Что с того, если пансион не оправдал ее ожиданий? Что с того, если тамошние мальчики, такие пугающие, и девочки, такие чужие, называют жителей Кума и Мелкума крестьянами?

Марина взбегает по лестнице и вырывается в вестибюль, где лампа дневного света благословляет своим сиянием молодую любовь.

Вечеринка определенно сменила тон: стала тише и напряженней, словно среди гостей затаился прелюбодей и все почуяли приближение бури: оскорбления, слезы. Когда Лора была подростком, публичное проявление эмоций влекло за собой пожизненный вежливый остракизм. Родня ее мужа принимает драму как должное.

Или, может быть, все ждут Садженов, думает Лора и в ту же секунду слышит телефонный звонок. В гостиной так шумно, что она спешит в спальню мужниных теток, к аппарату на столике между кроватями.

– Алло?

Тишина в ответ.

– Алло? – пересохшим голосом повторяет Лора, а потом тихо-тихо, почти одними губами, добавляет:

– Это ты?

Молчание.

– Кто там? – спрашивает свекровь из дверей. – Висонтлаташра, дорогуша – скорее, миссис Вольф уходит.

– Наверное, ошиблись номером, – отзывается Лора, и линия отключается.