Почти идеальное ограбление

– Ну, а в Малевиче что такого особенного? – упрямо возразил Ромка. Уголки его губ опустились, голос предательски задрожал. – Так, как он, тоже многие могут.

– Видишь ли, – медленно ответил Богачев, и Лешка поняла, что он старается подбирать такие слова, чтобы ее брат не очень на него обижался. – Казимир Малевич был реформатором искусства двадцатого века. Основоположником. У него нашлось множество последователей, но это было уже потом, ты понимаешь? А твой друг вновь решил изобрести велосипед, и даже не изобрести, а воссоздать по готовой схеме, не подозревая о том, что его давно обкатали и модифицировали. Так что посоветуй ему создать свое направление в живописи, и тогда он тоже войдет в историю. Скажи мне, о чем ты, вернее твой друг, думал, когда писал свою картину?

– Ну, о том, чтобы получилось красиво.

– А вот Малевич, к твоему сведению, отвергал всяческую «красивость» и руководствовался своей особой философией.

Лешка вспомнила, что Дарья Кирилловна говорила им о Малевиче, но тогда Ромка пропускал ее слова мимо ушей, завороженный огромной ценой полотна художника. Вот и сейчас он жалобно спросил:

– Так вы что, не повесите ее у себя на стенку?

Павел Петрович помялся, а потом сказал:

– Знаешь такое выражение: «Платон мне друг, но истина дороже»?

– Я все знаю, – буркнул Ромка. – Но неужели эта картина хуже некоторых, например, на Арбате?

– Там всякие картины. Должно быть, есть и не лучше. Но подобные этой сейчас и там не пользуются спросом.

В досаде бросив свой холст на кресло, Ромка выскочил из кабинета в зал и оглядел висящие на стенах произведения незнакомых ему художников.

– Лешк, – прошептал он, – да неужели все эти скучные пейзажи, натюрморты и портреты лучше моего «Круга»?

Лешке стало жалко брата, и, хоть она не исключала подобного развития событий, ей не хотелось огорчать его еще больше.

– Конечно, не лучше, – ответила она.

Из подсобки с ведром и шваброй, в синем стареньком халате и неизменной косынке на голове появилась тетя Таня. Вымыв зал, она добралась до кабинета.

– Дайте-ка я туточки уберу, – проговорила она и завозила по полу шваброй.

А в зал в это время вошел высокий представительный мужчина. Погладив рукой подбородок, он огляделся по сторонам и вошел в кабинет. Павел Петрович вскочил с места и, поздоровавшись, указал рукой на кресло. Но оно было занято Ромкиным шедевром, и он подозвал своего юного приятеля:

– Убери, пожалуйста, холст.

Ромка поспешил к креслу и, непонятно почему, наткнулся на его ножку. Неуклюже взмахнув руками, он потерял равновесие и грохнулся на скользкую мокрую плитку.

– Ох, ох, ох! – заквохтала тетя Таня. – Тебе больно?

– Не очень, – скривился Ромка и завздыхал: – Второй раз сегодня на ту же коленку падаю. Я ж так калекой стану. Как не повезет так не повезет.

– Осторожней надо быть, – появившись из мастерской, сказала Анастасия Андреевна. Она хотела снять с кресла Ромкино творение, наклонилась, схватилась за поясницу и тихо ойкнула.

К ней тут же подоспела тетя Таня.

– Давайте я вам помогу. – И, взяв в руки холст, она быстро его скатала, завернула в брошенную Ромкой оберточную бумагу, положила на подоконник и, забрав ведро и швабру, удалилась в подсобку.

Кряхтя, Ромка встал с пола и склонился к ноутбуку проверить работу упрятанной в электропроводку веб-камеры. На экране монитора, то уменьшаясь, то увеличиваясь, извивалась желтая змейка. Ромка проверил, как смотрится угол, в котором вот-вот должна появиться копия новой картины Софьи Полянской, а потом заменил экранную заставку: вместо желтой змейки нарисовал красный круг с линиями и квадратами и желтыми кругами вокруг него, и даже цвета подобрал точно такие же, как на своей картине.

Лешка подошла к нему и восхитилась:

– Хитрый какой! Пристроил все-таки в галерею свой шедевр.

– Не мытьем так катаньем, – угрюмо отозвался брат. – Против этой-то картины, надеюсь, здесь никто возражать не станет? А теперь пошли, что ли, отсюда. Не хочу больше здесь оставаться!

Взяв с подоконника свое невостребованное произведение и буркнув «до свидания», Ромка поплелся к выходу.

– Если бы не Арина и ее больная художница, не стал бы больше ничего для них делать! Не оценить такую красоту! – С горя он споткнулся на ровном месте, и нога у него заболела еще больше. – Как же не везет! Ну как не везет!

Прохромав еще немножко вперед, Ромка внезапно остановился:

– А раз так, то я больше не хочу быть художником.

– Теперь ты можешь стать музыкантом, – не удержалась Лешка.

– Почему именно музыкантом? – вытаращился на нее брат.

– Ну, как Незнайка. Помнишь, как он был поэтом и сочинял: «У Авоськи под подушкой лежит сладкая ватрушка», а затем стал художником и доктора Пилюлькина изобразил с градусником вместо носа. А потом на трубе играл. Ну, а ты хотел стать писателем, теперь вот побыл художником, а музыкантом еще не был.

Ромка чуть не заплакал:

– Издеваешься, да? Вместо того чтобы поддержать меня в трудную минуту? Ты… Ты… Я думал, ты мне друг. – Махнув рукой, он захромал к метро.

Лешка забежала вперед: