Почти как люди

– Слыхал, слыхал, – оживился он. – По астрономической части.

– Что ж, пожалуй, это близко к истине. Загляну во все большие обсерватории. Должен написать серию статей о космосе. О дальнем. Всякие там галактики и тому подобное.

– Мистер Грейвс, – спросил Лайтнинг, – как, по-вашему, они дозволят вам хоть чуток посмотреть в телескоп?

– Сомневаюсь. Время наблюдений расписано до минуты.

– Мистер Грейвс…

– Что еще, Лайтнинг?

– Как вы думаете, есть там люди? На этих самых звездах?

– Понятия не имею. Этого никто не знает. Но, очевидно, где-нибудь все-таки должна существовать жизнь.

– Такая, как у нас?

– Нет, едва ли.

Лайтнинг потоптался немного и вдруг выпалил:

– Вот черт, чуть не забил. Вас тут хочет видеть какой-то тип.

– Он здесь?

– Ага. Ввалился сюда часа два назад. Я сказал ему, что вы еще не скоро будете. А он все-таки решил подождать.

– Где же он?

– Прошел прямехонько в комнату радиопрослушивания и плюхнулся в кресло. Сдается мне, что он там заснул.

– Так пойдем посмотрим, – сказал я, поднимаясь со стула.

Мне следовало бы догадаться сразу. Такой номер мог отколоть один-единственный человек на свете. Только для него одного ничего не значило время суток.

Он полулежал в кресле с детски-наивной улыбкой на лице. Из многочисленных приемников неслось невнятное бормотание департаментов полиции, патрульных автомашин, пожарных депо и других учреждений, стоящих на страже законности и порядка, и под аккомпанемент всей этой тарабарщины он деликатно похрапывал.

Мы стояли и смотрели на него.

– Кто это, мистер Грейвс? – спросил Лайтнинг. – Вы его знаете, мистер Грейвс?

– Его зовут Кэрлтон Стирлинг, – ответил я. – Он биолог, работает в университете, и он мой друг.

– А на вид никакой он не биолог, – убежденно заявил Лайтнинг.

– Лайтнинг, – сказал я этому скептику, – со временем ты поймешь, что биологи, астрономы, физики и прочие представители этого ужасного племени ученых такие же люди, как и мы с тобой.

– Но ворваться сюда в три часа ночи! В полной уверенности, что в здесь.

– Это он так живет, – объяснил я. – Ему и в голову не придет, что остальная часть человечества может жить иначе. Такой уж он человек.

Что правда, то правда, таким он и был.

У него были часы, но он ими не пользовался – разве что засекал по ним время, когда ставил опыты. Он никогда не знал, день сейчас или ночь. Проголодавшись, он без особой щепетильности любыми средствами раздобывал себе что-нибудь съестное. Когда его одолевал сон, он забивался в какой-нибудь уголок и проваливался на несколько часов. Закончив очередную работу или просто охладев к ней, он уезжал на север, к озеру, где у него была своя хижина, и бездельничал там денек-другой, а то и целую неделю.

Он с такой последовательностью забывал приходить на занятия, так редко являлся читать лекции, что администрация университета в конце концов махнула на него рукой. Там уже даже не притворялись, что считают его преподавателем. Ему оставили его лабораторию, и с молчаливого согласия начальства он окопался в ней со своими морскими свинками, крысами и приборами. Но деньги ему платили не зря. Он постоянно делал какие-то сенсационные открытия, что привлекало всеобщий интерес не только к нему, но и к университету. Что касается его лично, то он с легкой душой мог бы всю эту славу отдать университету. Будь то мнение прессы, официальной общественности или еще чье-нибудь – Кэрлтону Стирлингу все это было безразлично.

Он жил только своими экспериментами, жил только для того, чтобы без устали копаться в тайнах, существование которых воспринималось им как брошенный лично ему вызов. У него была квартира, но иной раз он по нескольку дней кряду не заглядывал в нее. Чеки на зарплату он швырял в ящики письменного стола, и они скапливались там до тех пор, пока ему не звонили из университетской бухгалтерии, чтобы узнать, какая их постигла судьба.

Однажды он получил приз – не из высоких и импозантных, но все же достаточно почетный, к нему еще прилагалась небольшая денежная премия – и забыл явиться на торжественный ужин, на котором ему должн были этот приз вручить.

А сейчас он спал в кресле, запрокинув голову и вытянув свои длинные ноги под стойку радиоприемника. Он тихонько похрапывал, и в эту минуту в нем невозможно было распознать одного из самых многообещающих ученых мира – он походил скорее на проезжего, который случайно забрел сюда в поисках ночлега. Он нуждался не только в бритье – ему не помешало бы и постричься. Небрежно повязанный галстук сбился набок и весь был покрыт пятнами – вероятнее всего, от консервированного супа, который он разогревал прямо в банках и рассеянно ел, мысленно сражаясь с очередной проблемой.

Я шагнул в комнату и осторожно потряс его за плечо.

Проснулся он легко, даже не вздрогнул и, взглянув на меня снизу вверх, ухмыльнулся.

– Привет, Паркер, – сказал он.

– И тебе привет, – отозвался я. – Я бы дал тебе выспаться, но ты так вывернул шею, что я побоялся, как бы ты ее себе не сломал.

Он подобрался, встал и последовал за мной в информационный отдел.

– Уже почти утро, – проговорил он, кивнув на окна. – Пора просыпаться.