Почти карнавальная история

«Жалею, не жалею – какое это теперь имеет значение?» – думала Ирина, оставшись в одиночестве. Рита умчалась, вспомнив о неотложных делах и недовоспитанном Буликове, а она опять вернулась в кровать, потому что голова еще болела и делать было совершенно нечего: ни тебе готовки, ни уборки – красота! И скука смертная. Рита переживает, но вины ее нет, так уж получилось. Было бы хуже, если бы эта самая Наташа родила ребенка, и заботливый папаша разрывался на два дома: здесь спокойно и комфортно, а там молодая жена с сынишкой. Ирина почему-то была уверена, что это непременно был бы мальчик. Вот тогда бы она точно сошла с ума. Потому что если и было в ее жизни то, о чем она действительно остро жалела, так это то, что она не родила второго ребенка. Валентин не хотел. Сначала отговаривался нехваткой жилплощади, потом – скромной зарплатой, потом – тем, что они уже не так молоды, чтобы начинать сначала все эти капризы-сопли-пеленки-памперсы. Еще говорил, что рожать после тридцати пяти небезопасно и не дай бог… Ирина соглашалась, но главным для нее было другое: мужа нельзя беспокоить. Ему нужно «создавать условия». А ребенок – требовательный, капризный, любимый, забирающий всего тебя до капли – Валентина непременно бы обеспокоил, отняв часть времени, пространства, комфорта, внимания жены. И она не решилась.

А зря. Дети важнее мужчин. Мужчину, как оказалось, даже единственного на свете, можно убрать из жизни, поменять на другого. А сын или дочь – это навсегда. Насовсем. И в этом смысл. Если бы у нее сейчас был сын, все было бы совсем по-другому: взрослая дочь и маленький сын. Ему было бы восемь лет, он ходил бы во второй класс, и они вместе делали бы по вечерам домашнее задание. Или три годика, и Ирина бы сбивалась с ног в поисках хорошей няни: ей надоело бы сидеть дома, но не отдавать же такого малыша в садик, вечно будут то сопли, то кашель. Или пять, и он рисовал бы смешные картинки и подписывал большими корявыми буквами, как когда-то Юлька: «Мама я тибя лублю». Буквы «и» и «я» стояли бы задом наперед.

А Валентин непременно влюбился бы в сынишку, так всегда бывает, и не завел бы любовницу, и не ушел бы. Или завел и ушел бы, но это было бы не так страшно, если бы у нее был сын. Тогда впереди было бы много лет осмысленной жизни, в которой она, Ирина, была бы хоть кому-то абсолютно необходима. Юлька уже взрослая. Юная женщина, знающая о некоторых вещах больше матери, которая двадцать лет назад вышла замуж и с готовностью превратилась в приложение к своему супругу. Юлька живет – любит, ревнует, ждет, страдает, надеется. Может быть, у нее все получится. Или получится с другим. Она будет вспоминать об этом времени с улыбкой, грустной и ностальгической. А Ирина просто служила. И теперь уволена по собственному желанию.

Жалею, не жалею… Поезд ушел. «Зеленый поезд виляет задом, а я с моста на него плюю – ему на север, а мне налево…» Вопрос в другом: можно ли простить Валентина? Забыть о том, что случилось. Сделать вид, что ничего не было. И жить дальше. Если бы он изменил ей раз или два, вот как в кино показывают, со своей секретаршей на столе в приемной – простила бы, честное слово! Но ее муж, ее родной человек, несколько лет, изо дня в день… а потом приходил домой и… Нет, даже думать об этом невозможно. Она и не будет думать. Сохранит самоуважение, как психотерапевт доктор Буркатов в книжках и по телевизору настоятельно рекомендует: он звезд разводит, ему виднее, как оно лучше сохраняется. Стало быть, будет жить дальше, если не с мужем, так со своими принципами.

За окном быстро сгущались сумерки, вползали в комнату сквозь просвет между портьерами. Ирина потянулась к выключателю лампы на прикроватной тумбочке и нечаянно смахнула с края бокал: убрать следы вчерашнего «разврата» они с Риткой так и не удосужились. Бокал жалобно звякнул, ударившись о большое блюдо из-под фруктов и сыра, которое стояло на полу. Ирина ахнула, кинулась подбирать осколки – в общем, только ножка откололась, по бокалу трещины нет, можно и склеить… И даже засмеялась от наглядности ответа на вопрос, который она только что безуспешно решала. А зачем склеивать? Эти простенькие бокалы дарили им с Валентином на свадьбу, тогда это был страшный дефицит. С тех пор они купили множество новых, но эти, глупые до невозможности, зеленые и сиреневые, тех и тех по шесть штук, были любимыми, за ними всегда в первую очередь тянулась рука. За двадцать лет всевозможных праздников ни один не разбили, а тут… Так ведь не склеишь! Старая немодная сиреневая стекляшка того не стоит. Ирина вскочила, босиком прошлепала в кухню, аккуратно сгребла оставшиеся одиннадцать жалобно позвякивавших бокалов, свалила всю эту зелено-сиреневую красоту в мусорное ведро, сморщилась от звука бьющегося стекла и сверху прихлопнула крышкой. Все правильно: она должна быть сильной. Прошлое должно оставаться в прошлом. Ей ни к чему воспоминания о счастье, которое то ли было, то ли не было, и счастьем оно только притворялось.