— Не за что, — ответил Антонелли. Он взял гребенку и ножницы. — Ну, коротко с боков, подлиннее сзади?
— Подлиннее с боков, — сказал Вилли Борсингер, опять закрывая глаза, коротко сзади.
Через час Вилли и Сэмюэл снова забрались в свой рыдван, который кто-то — они так никогда и не узнали кто — вымыл и вычистил, пока они были в парикмахерской.
— Страшный Суд! — Сэмюэл протянул мешочек с золотым песком. — Самый настоящий!
— Оставь!
Вилли задумчиво взялся за руль.
— Давай-ка махнем с этими деньгами в Финикс, Таксон, Канзас-Сити. Почему бы и нет? Сейчас мы здесь ненужная роскошь. Мы не понадобимся до тех пор, пока эти телевизоры не начнут трещать, показывать танцы и петь. Уж я-то знаю, если мы здесь останемся, мы обязательно откроем наши пасти, и коршуны, ящеры-ядозубы и пустыня выскользнут и наделают нам бед.
Вилли взглянул на дорогу впереди.
— Жемчужина Востока, так он сказал. Ты можешь представить — этот грязный Старый Чикаго весь выкрашен и нов, как новорожденный младенец в свете зари! Мы просто обязаны посмотреть Чикаго, ей-богу!
Он включил мотор и оглянулся на город.
— Человек живуч, — пробормотал он, — человек переносит все. Жаль, что мы не видели этой великой перемены. Должно быть, это была жуткая вещь, время бурь и испытаний. Сэмюэл, я что-то не помню, а ты? Мы-то что смотрели по телевизору?
— Один раз я видал, как женщина боролась с медведем…
— Кто победил?
— Черт их знает. Кажется, она…
Тут машина тронулась, увозя с собой Вилли Борсингера и Сэмюэла Фитса. Они были подстрижены, напомажены, причесаны и благоухали, щеки их были выбриты до румянца, ногти сияли. Они проплыли под остриженными свежеполитыми деревьями, мимо цветущих лужаек, мимо желтых, сиреневых, фиолетовых, розовых и фисташковых домов, по дороге, где не было ни пылинки.
— Вперед, к Жемчужине Востока!
Завитая, надушенная собака выскочила, ущипнула их за шину и лаяла до тех пор, пока они совсем не скрылись из виду.