Почти невинна

Магдалена не позволяла неряхе прикасаться к младенцу, и девочка знала только материнскую заботу. Для матери же ребенок был единственным напоминанием о существовании другого мира, мира покоя и любви, и обе постепенно становились все более зависимы друг от друга. Но страх угнездился глубоко в душе Магдалены, а грязь въедалась в кожу и под ногти. Невозможно было представить их чистыми снова. В горле постоянно сохло, потому что воды вечно недоставало, а в нос набивалась пыль, так что она непрерывно чихала.

Но в Зои она видела себя прежнюю и то, чему следовало быть. То, что могло стать ее будущим.

Первый взгляд на крепость-монастырь, нависавшую над равниной со своего господствующего положения на вершине горы, с новой силой возродил безмерный ужас. На донжоне развевались знамена с французскими лилиями и ястребом Борегаров. Каркасон показался ей темной, зловещей гигантской грудой камней. Дорога через город вилась по склону холма и проходила по узким, смрадным, замощенным булыжниками улицам, загороженным от солнца стенами крепости.

Была уже середина дня, когда Дюран оставил основные силы армии за городом, а сам с небольшим эскортом копейщиков и лучников и пленницами отправился в крепость. Магдалена судорожно сжимала дочку, настороженно оглядываясь по сторонам. Они подъехали к мосту через ров, показавшийся ей шире и глубже всех, которые она видела до сих пор.

Промозглая сырая вонь старого, никогда не высыхающего камня доносилась из утробы крепости. Магдалена, предвидя, что их ожидает, дрожала в ознобе, а Зои неожиданно залилась криком. Покрасневшее личико сморщилось от непонятного страха.

Детский плач помог Магдалене прийти в себя.

— Ш-ш-ш, голубка, — успокаивала она дочь, целуя пухлые щечки.

Они проехали под аркой и оказались на плацу, забитом воинами, среди которых шныряли францисканские монахи в коричневых подпоясанных шнурами сутанах. Бог и война были неразделимы здесь, как и в умах всех мужчин.

Вскоре они оказались во внутреннем дворе. Из донжона высыпали конюхи и пажи, чтобы взять поводья коней. Магдалене помогли спешиться, и рядом тут же оказалась женщина в монашеской сутане. Из-под белоснежного апостольника выглядывало мрачное лицо с грубыми чертами.

— Я сестра Тереза, госпожа. Пойдемте за мной.

Магдалена последовала за монахиней в донжон. Несмотря на жару, здесь было холодно. На полах не лежали обычные тростниковые подстилки, стены не были украшены шпалерами, так что по проходам гуляли сквозняки. Монахиня вела ее через настоящий лабиринт коридоров, винтовых лестниц и наконец остановилась перед дубовой, окованной железом дверью.

— Пока что вы будете жить в этих покоях, — объявила она и, подняв засов, пропустила Магдалену в маленькую, хорошо подметенную каморку, куда пробивался свет из единственного окна, вырезанного высоко в каменной стене. Правда, на длинном сосновом столе под окном горели сальные свечи. В очаге не горел огонь, зато прикроватный полог выглядел чистым, а рядом с кроватью стояла деревянная колыбель-качалка. — Отхожее место за гардеробом, — пояснила монахиня, показывая на дверь в противоположной стене. — Для вас и ребенка будут приносить горячую воду, мясо и питье. Если понадобится еще что-то, рядом с дверью есть колокольчик.

Выражение ее лица в продолжение речи ни разу не изменилось, оставаясь таким же отталкивающим. Да и говорила она с каким-то безразличием, словно заучила наизусть то, что ей велели сказать. Она не проявила к пленнице ни малейшей симпатии, ни капли сочувствия, и все вопросы Магдалены замерли на губах при виде тупого равнодушия, лучше всяких слов показавшего, как мало интереса питает сестра Тереза к судьбе похищенной женщины.

Дверь за монахиней закрылась, и тяжелый деревянный засов с похоронным стуком встал на место. Магдалена обошла комнату. Из обстановки здесь было только самое необходимое. Через несколько минут засов подняли, и появилась служанка с дымящимся кувшином, который она отнесла в гардероб. Под мышкой она держала полотенца. Им нашлось место рядом с кувшином.

— Большое спасибо, — поблагодарила Магдалена. — Буду рада смыть дорожную пыль.

Она улыбнулась служанке, но та молча посмотрела на нее испуганными глазами и бросилась вон из комнаты. Начало трудно было назвать ободряющим, но Магдалена занялась ребенком. Она как раз купала девочку, когда дверь снова отворилась и на этот раз двое дюжих слуг внесли ее сундуки. Магдалена и обрадовалась, и огорчилась этому обстоятельству. Впервые за несколько недель она могла переодеться в уединении, но, глядя на знакомые вещи, стоявшие в темной каморке, не могла не думать о том, что отныне ей предстоит обитать здесь и, возможно, научиться называть это место своим домом.