Почти последняя любовь

Наконец-то свисток судьи. По жребию – первыми подают французы. Все приготовились. Ноги на втоптанной в цемент земле. Глаза болельщиков: кошачьи – зеленые, раскосые, ореховые и цвета вяленой вишни были на этих 12 игроках. Еще каждый думал только на своем языке. Еще каждый ровно за своих. Пока…

Подача… Мяч летел, закручиваясь в спираль. Низко. С сумасшедшей силой. Русский капитан принял с трудом и сразу оценил противника. У него были русые волосы и от спины квадратная тень. В глазах – тихая одержимость. У игры тут же родился характер. Жесткий и техничный.

На площадке не спадало напряжение ни на минуту. Атака, попытка блока, мяч «за»… Болельщики больше мешали. Каждый блок сопровождался аплодисментами. Стало непонятно кто за кого. Стала важна только сильная, красивая, мужская игра.

Солнце жарило одним в спины, другим в глаза. Николь в модных, круглых очках на пол-лица смотрела с третьего ряда. Вот верхнюю подачу, подпрыгнув на полметра, взял ее бывший любовник Пьер. Вот прикрикнул на своих капитан советских. Голос полоснул бритвой весь стадион. Потом вытер футболкой лоб, оголив полоску идеального живота. С темными волосиками, жеманно уходящими под красные шорты. Николь сняла очки. Протерла ладонью вспотевшие стекла…

Первая партия со счетом 14:13 почти иссякла, как вдогонку за мячом неудачно упал игрок УССР. Застонал. Вывернутая нога отъехала в сторону. Капитан бросился к нему, умело щупая суставы. С напряженным лицом спрашивал: «Болит? А так? Пошевели пальцами…» У Николь потянуло шею. Она смотрела на грамотное оказание помощи, и волна вожделения хлестнула по щекам. Ей захотелось с ним встретиться. И завладеть вниманием этих рук. Но без орущих чужаков и немного на другой площадке.

В следующей партии играли шесть французов против пятерых. Больше никто не сидел. И никто не болел. Даже солнце стояло босиком, без привычных кед. Каждый проживал игру, как самую важную часть жизни. Размахивая руками, ощущал шероховатость мяча. Трогал скорость.

Из столовой красноречиво пахло ужином. Над полем боялись перелетать бабочки. Весь лагерь следил за последней подачей сборной УССР. Капитан как бы нехотя поднял руку с глубокой чувственной подмышкой. Отправил мяч вперед. Николь держалась за сердце. Наверное, не рассчитал силу. Он не перелетит. Слишком низко. На той стороне расслабились. Обмякли. Все равно победа… Мяч перелетел над самой сеткой и, не черкнув ее, упал в пыль. Теплую и по-летнему пышную. Под самым носом французов. Трибуны встали, обнимая друг друга. Ничья…

Игроки в своих мокрых майках жали руки. Незаметно сканировали яркие женские пятна. Наконец-то осилили имена. Обнявшись, направлялись в душ. За ними шли глаза Николь. Вернее за тем парнем, самым главным. Пока дверь на огромной пружине не стала на свое, насиженное место.

Болельщики тоже нехотя расходились, поднимая примятую траву. Сыпались приглашения на танцы.

Наконец-то стали вылетать из нор сонные комары, с припухшими глазами. Из окон столовой стучали посудой. Накрывали сытный ужин. Гречневая каша и тефтели с круглым рисом. Салат из старого редиса, похожего на дерево, лука и пожелтевшего огурца. Двойные толстые куски хлеба и сливовый кисель с комками. Николь сморщила носик. Вчера решила на ужин не ходить. Но только что все изменилось. Она посидит в душной столовой, провоняется зажаркой или подгорелым молоком. Она постарается не смотреть на дурацкие плакаты, типа «У нас, как водится повсюду – поел и убери посуду», на кое-как сервированные столы и слоновьи порции. На нарезанную желтую бумагу в грубых стаканах в качестве салфеток.

Она просто издали посмотрит на него, шелестя красивыми глазами. Понаблюдает, как он ест, низко наклонив голову, как смеется, немного стесняясь, с кем разговаривает. Определит его слабое место…

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины,

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины…

С. Есенин

Вечер, как надувной шар, падал за горизонт. Георгий сидел на веранде, обвитой винным виноградом, и читал учебник по фармакологии. Кое-где солнце острым лучом пробило ягоды. Надорванные, они истекали слюной. Листья липы от жары вывернулись наизнанку. Так и висели навыворот. Перепачканные медом осы теснились под вечно не закрытым краном.

Со стороны танцплощадки уже пел Мулерман. Нарядные девушки в коротких юбках бежали, толкаясь феромонами. Поглядывали с интересом в его сторону подведенными черным глазами. Нежно краснели. Кто-то курил. Чайные розы, вдохнув дым, стали прогоркло пахнуть.

– Ты идешь на танцы? – в двух шагах стояли сильно надушенные друзья. Волосы аккуратно причесаны мокрой расческой.

– Не хочу, идите без меня.

Они потоптались для приличия, нетерпеливо поглядывая на часы. Не уговаривали.