Почти рукописная жизнь

Вчера вечером Виктор Боярский, заместитель начальника экспедиции и директор Музея Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, провел что-то вроде творческого вечера… А человек он примечательный. Этакий шестидесятилетний рыжебородый мужчина с фигурой и телом тридцатилетнего легкоатлета. По утрам он приглашает членов экспедиции на завтрак, делает по громкой связи объявления, желает приятного аппетита перед обедом, и его слова даже во время шторма и повальной морской болезни не звучали издёвкой, а были словами сочувствия и поддержки. Он готов отвечать и рад любым вопросам, он всегда сохраняет благодушное и бодрое настроение, которым с исключительной щедростью делится со всеми и каждым, при этом проделывает неизвестную лично мне работу, не выказывая ни утомления, ни озабоченности.

Он самый опытный полярник на борту. Да, думаю, и в мире найдётся немного полярников с его послужным списком. Остроумный, сильный и очень опытный в смысле специфических человеческих отношений человек. Он, конечно, знает если не всё, то почти всё о том, как надо вести себя в человеческом коллективе на борту корабля или в далёких суровых пространствах.

Вчера он рассказывал о каких-то эпизодах своей рабочей биографии, о своём первом посещении Антарктики. Это с ним случилось аж в 1974 году. Рассказывал много о людях, с которыми работал. А это всё, конечно, полярники, то есть полярные лётчики, капитаны, учёные, исследователи.

О людях Боярский рассказывал охотнее, чем о своих приключениях. Например, о лыжном переходе через Гренландию (это ни много ни мало две с половиной тысячи километров) он рассказал двумя предложениями. Мол, прошли две с половиной тысячи километров на лыжах, и нечего об этом говорить.

Он бессчётное количество раз бывал на Северном и Южном полюсах и исходил на кораблях и облетел все возможные северные и южные земли и острова. Он знает даже маленькие островки архипелагов поимённо и в профиль. Но говорит о своих путешествиях не то чтобы неохотно, а как человек, который не желает хвастаться. По нему видно, он отчётливо понимает, что прожил такую интересную и насыщенную жизнь, что подробные рассказы о ней будут подобны хвастливым рассказам об отдыхе на роскошных курортах. Он понимает, что прожил и проживает жизнь, недоступную большинству людей, точнее – почти никому. По нему видно, что он сознает, что ему очень повезло в жизни. А везением приличный человек хвастать не станет.

И ещё он читал вчера свои стихи. Как сам сказал, он стихами их не считает, просто в многочисленных морских переходах у него была масса времени. Многие его стихи посвящены конкретным людям. Я не стал бы оценивать это поэтическое творчество как поэзию, но в его рифмованных текстах много наблюдательности, внимания и любви к жизни и к тем людям, кому эти тексты посвящены.

Мы в данный момент идём по относительно спокойному морю, поднимаясь всё выше к северной оконечности Новой Земли.

По сегодняшнему плану у нас наконец-то будет остановка и высадка – первое значительное событие нашей экспедиции. К часу ночи мы должны войти и бросить якорь в бухте под названием Русская Гавань. Мы идём к брошенной в 1994 году научной станции, которая называется так же, как бухта.

Конечно мы забросали вопросами учёных, которые работают в здешних широтах. Нас, разумеется, интересует то, что мы увидим. Но конкретного ответа нам никто пока дать не смог, потому что в этой бухте и на этой станции никто из присутствующих на борту не был. Станция брошена почти двадцать лет назад. И с тех пор если там кто и бывал, то не учёные и не исследователи. В российском научном мире никто не знает, что мы увидим через каких-то шесть часов.

Научная цель высадки в этом месте – посмотреть, что осталось от станции, собрать разнообразный биоматериал, посмотреть на состояние местного ледника, ну и ещё какие-то другие неведомые мне и непонятные, сугубо специфические научные задачи.

Мне же воображение рисует… А что мне рисует воображение? А рисует оно типичные картинки из фильмов про полярников, таёжников и про какие-то другие суровые места, в которых измождённые герои находят давно оставленное прежними исследователями жильё или научную станцию. Я прямо-таки вижу холодное заиндевевшее и при этом пыльное помещение с полками, где стоят какие-то склянки и железные банки, в которых ко всеобщей радости сохранились сухие и ещё действующие спички, обнаруживаются чай, соль… Где-то в углу – канистра или жестянка с керосином, зажигается примус, все спасены! В таком домике, на такой станции из какого-то потайного места обязательно извлекается запылённая бутылка виски или бренди. И тогда спасённые и обогретые поминают добрым словом тех, кто когда-то зимовал и жил в забытых стенах этого далёкого и брошенного жилища.

Это мне рисует воображение, уж больно много подобного я видел в кино. А учёные говорят, что, скорее всего, мы увидим печальное зрелище, каковым всегда является осиротевшее жильё и любые руины.