Почти рукописная жизнь

К тому же мой спектакль – это не абы какая пошленькая антреприза, не водевиль и не театральное шарлатанство. Спектакль «Дредноуты», который не пустили на сцену Сургутского театра, был в своё время номинирован на национальную премию «Золотая маска», это если сургутскому театру нужны какие-то рекомендации и знаки качества. Но помимо всего прочего в решении руководства драмтеатра ещё видно наплевательское отношение к собственной публике, к элементарной профессиональной этике, к некоему театральному сообществу и сибирскому гостеприимству.

Я изучил репертуар сургутского театра за последние годы. Это многое сообщает о культурной жизни города. Директор театра (не буду её называть), она же главный режиссёр, она же мама ведущего артиста, делает в своём театре всё что хочет. А хочет она ставить сама некие литературно-поэтические композиции, которые, разумеется, никакого отношения к настоящей театральной деятельности не имеют. В репертуаре театра идут пьесы, которые даже в мои юные годы, при советской власти, казались архаичными, или же пьесы современных авторов, не известных никому, кроме руководства сургутского драмтеатра. Ставят эти пьесы какие-то московские хлестаковы или совсем экзотические персонажи типа режиссёра из Египта. Сам репертуар театра и количество спектаклей внятно говорят об отношениях города и театра, которые живут отдельной жизнью. Если бы в городе была театральная публика и театральная общественность, никто не позволил бы местному театру жить как богадельне. А если бы театр интересовался своим зрителем, он постарался бы предложить землякам что-то более вразумительное, чем то, что есть у него на афише.

И полуразрушенный, обветшалый театр с убогой афишей, и изобилие фотографий в фойе сургутской гостиницы «Медвежий угол», а на этих фотографиях – весь набор отечественного шансона и все лица, любимые «Комсомольской правдой» и телепрограммой «Ты не поверишь!», говорят многое, если не всё, о содержании культурной жизни города.

Конечно! Гораздо труднее разбираться с местной культурой и произволом тех, кто ею руководит, труднее наполнять ежедневно жизнь города каким-то содержанием, труднее и неприятнее людям платить действительно достойную зарплату, следить за тем, чтобы продукты в магазинах (а я специально прошёлся по многим) были хорошего качества и не вдвое дороже, чем в целом по стране, чтобы медикаменты были не вдвое-втрое дороже, чем где-либо, чтобы медицина была на уровне или даже выше некоего уровня, поскольку жизнь в северных городах труднее и вреднее для здоровья, чем в не имеющих нефти регионах… Проще привозить на городские и корпоративные праздники разных персонажей из телевизора, проще в качестве игрушки и предмета гордости завести хоккейную команду, проще беспрерывно в людях поддерживать уверенность, что они живут намного лучше, чем где-то ещё…

Прибавьте к холоду северных широт, к яркому, но холодному лету, к бесконечно долгой и тёмной зиме… суровый нрав, неулыбчивость лиц, постоянные предупреждения, которые я слышал: «Аккуратнее, аккуратнее, не говори так громко, ты всё-таки в Нижневартовске», «Нет, дружище, ты лучше туда один без нас не ходи, это всё-таки Сургут», «Знаешь что, ты лучше вообще в Нефтеюганск не езди, там жопа, нечего тебе там делать»… А ещё представьте на улицах Сургута и Нижневартовска, но особенно Сургута, большое количество лихих и недобрых кавказских молодых людей. Они летают по городу на наглухо тонированных автомобилях, и многие гордо демонстрируют номера своих регионов: 05 – Дагестан, 95 – Чечня. Они чувствуют себя на этих северных землях ещё более вольготно, чем на своих южных… Их здесь гораздо больше, чем в целом по стране. Видимо потому, что денег здесь больше, чем в целом в стране. И от них исходит холод куда более лютый, чем от вечной мерзлоты.

Большинство разговоров на тюменских северах начинались местными моими знакомыми бравурно, и почти каждый тост представлял собой лозунг. Но после трёхсот-трёхсотпятидесяти принятых на грудь граммов водки начиналось другое. Начинался рассказ, что всё сложно, что детей здесь учить в высшей школе негде и пришлось отправить подальше. И что к своим пятидесяти на этих северах у всех такое количество стандартных болячек, что и пенсия, и накопления, очевидно, пойдут на лечение, и что не видят они здесь ни черта, и что жизнь как-то раз – и пролетела, как северная пурга, да и зубы… «Я, Женя, пока сюда не приехал, знать не знал, как зубы болят! А сейчас у меня своих-то… осталось… А мне лет-то всего…»

Едешь по этим северным городам – огни… довольно чисто, вечером улицы пустынны… И почему-то совершенно ясно, что эти города ста лет не проживут. Города эти кажутся неким оформлением нефтяных вышек…

Но в людях много жизнестойкости, изобретательности и хитроумия. Люди придумают, как им оправдать собственное существование и проживание в любом месте. Оправдают они себе всё что угодно, потом оправдают себя, да ещё сумеют порадоваться и умудрятся других убедить в том, что жизнь у них – лучше не придумаешь.