Почти серьезно…и письма к маме

Путь из Сибири в Ленинград проходил через Москву, и мне удалось три дня провести дома. В первый же вечер за чаем домашние слушали подробный отчет о прошедших гастролях. Мы с Борисом изображали в лицах тот или иной эпизод нашей поездки. Услышав историю о чайнике, все смеялись.

— Привязывай в следующий раз кофейник, — предложил отец. — Все-таки это будет интеллигентнее.

А в конце вечера отец спросил меня:

— Ну, ты доволен, что работаешь у Карандаша?

— Да, — ответил я не задумываясь. И сказал это искренне: у Карандаша я познавал то, чему меня не могли научить в студии.

А мама, разливая чай, как бы невзначай сказала:

— Ты у меня прямо настоящим артистом стал и держишься как-то по-другому.

На следующий день я зашел в цирк и рассказал о своих впечатлениях Александру Александровичу Федоровичу. (После закрытия студии он остался работать режиссером в Главном управлении цирков.)

— Это все хорошо, что вы с Романовым привыкаете к манежу, — сказал Александр Александрович. — Но не забывайте о главном: думайте о своем репертуаре, готовьтесь к самостоятельной жизни. Не вечно же вам быть у Карандаша.

Александр Александрович сообщил, что Карандаш собирается набирать группу учеников. Это известие прозвучало для меня новостью, и я удивился и чуть обиделся, что Михаил Николаевич ничего об этом нам с Борисом не сказал. «Странно, — подумал я, — к чему бы это?»

В Ленинград мы приехали солнечным морозным днем. На этот раз и нас с Борисом везли на машине. Я смотрел на Невский проспект 1949 года: оживленная толпа, военных мало, сверкают витрины магазинов, звенят трамваи, плавно катят троллейбусы, и даже появились такси. Только временами нет-нет да и увидишь следы войны — разбитую стену дома или пустырь, огороженный забором. И я невольно вспоминал и сравнивал нынешний Невский с тем, каким видел его в дни блокады.

Через десять минут подъехали к Ленинградскому цирку на Фонтанке, в котором я дважды бывал, когда служил в армии. На фасаде цирка огромный рекламный щит: силуэты маленького человека в шляпе домиком и собаки, а во всю длину щита яркая надпись: «Каран д’Аш» (тогда еще имя Карандаша писалось на французский манер).

Поселили нас с Борисом на частной квартире недалеко от цирка. Одну комнату своей двухкомнатной отдельной квартиры сдавала цирку дворничиха Рая, женщина в годах, энергичная и деловая. Комнаты смежные.

— Через меня будете ночью ходить. Не шуметь и разуваться в коридоре, — строго сказала нам Рая при первой встрече.

В квартире у Раи, кроме нескольких старинных картин в массивных золоченых рамах, висело по стенам девять часов различных систем. Все они ходили, но время показывали разное. Квартира напоминала и склад ковров. Ковры висели в комнатах и в коридоре, а также в три слоя лежали на полу. Это все Рая приобрела в годы войны.

Вставала она ни свет ни заря и бежала занимать очереди в промтоварных магазинах. Через несколько дней мы с Борисом поняли, что основной источник ее доходов — спекуляция. Изредка в квартире появлялся двоюродный брат Раи. Он приезжал из Тосно с двумя громадными, туго набитыми чем-то мешками, которые сваливал в углу кухни, и долго о чем-то шептался с нашей хозяйкой на татарском языке.

Ночью все часы дружно тикали.

Потом мешки куда-то исчезали, а спустя некоторое время появлялись новые. Я все время пугал Бориса, что вот-вот нагрянет милиция и мы тоже будем отвечать за темные дела Раи как соучастники. Ночью все часы дружно тикали, как полк кузнечиков, а некоторые будили нас мелодичным боем.

На премьере нас с Романовым зрители приняли средне. Только одна «Сценка на лошади» прошла прилично. На следующий день Михаил Николаевич сообщил нам, что «Автокомбинат» с ним будут делать Демаш и Мозель. (Эти клоуны после Москвы обосновались в Ленинградском цирке.) От этого известия мы расстроились: нас вроде бы отстраняют от работы. Нас, которые старались делать все как можно лучше. Нас, которые беспрекословно выполняли каждое распоряжение Карандаша. Его решение показалось нам несправедливым. Чувство обиды возникло не только к Карандашу, но и к Венецианову — художественному руководителю Ленинградского цирка, который, как потом выяснилось, и предложил нас заменить Демашем и Мозелем. Хотя некоторое время спустя я понял, что Венецианов поступил правильно, — «сырые» мы были с Борисом и до Ленинграда, конечно, не доросли.

На второй день гастролей произошел случай, который надолго остался в памяти. Приучая к цирку, Михаил Николаевич посвящал нас во всякие клоунские хитрости. Один из первых «секретов», которые он раскрыл, — изготовление хлопушек. Еще занимаясь в студии, я видел, как во время исполнения некоторых клоунад на манеже со страшным треском и дымом эффектно взрывались хлопушки. Спросив у одного из старых клоунов, как их делают, услышал уклончивое: «Сами делаем, есть такой состав».