Почти сломана

Моя мать села рядом со мной и сказала мне, что, когда моя тётя спросит, понравилось ли мне, я должен сказать ей, что торт был действительно хорош. Я был смущён. Он был плохим. Ужасным, о чём я и сказал маме. Затем она объяснила мне, что моя тётя очень усердно работала над тем, чтобы сделать для меня этот торт, и если бы я сказал ей, что он мне не понравился, то это сделало бы её очень грустной. Как шестилетний ребёнок, я напомнил ей, что совру, хотя она говорила, что врать нельзя. Мама усадила меня на колени и сказала, что иногда лгать хорошо, если ложь была по уважительной причине. Она сказала мне, что это будет маленькой белой ложью, которая сделает мою тётушку счастливой. Когда моя тётя вернулась на кухню и спросила меня, как торт, я ответил, что он был вкусным, и я всё прикончил. Она была счастлива. Я почувствовал себя хорошо оттого, что сделал её счастливой, даже если мне и не понравился торт. Такова была моя первая белая ложь. Иногда мне интересно, если бы я рассказал своей тёте правду о её неумении готовить, она бы научилась делать это не так ужасно?

Если белая ложь заставляет людей чувствовать себя хорошо, даже если это не очень полезно, то мои слова Лорен были чёрной ложью. Я сделал это не для того, чтобы причинить, в конечном счёте, ей боль, но это для её же блага. Я сказал Лорен то, что ей следовало услышать. В двадцать восемь лет я выдавил из себя свою первую чёрную ложь. Ложь, от которой ей стало совсем не хорошо. Когда Лорен спросила меня, помню ли я что-нибудь, мне показалось, что время замерло. Для неё – для нас – было бы хуже, если бы я сказал ей, что начал вспоминать жизнь Кэла. Я даже не знаю, действительны ли эти воспоминания.

Помню ли я что-нибудь? Мне бы хотелось, чтобы она спросила меня об этом в последнюю нашу встречу, тогда бы мне не пришлось врать, но, конечно, она спрашивает меня сегодня.

Технически, я не знаю, помню ли что-нибудь. Может быть, это просто чрезмерное воображение. Очень яркие сны, которые ощущаются не так, как любой другой сон, который мне снился. Единственный способ подтвердить, что это не просто сны, – спросить её, но я не собираюсь этого делать.

Не сейчас. Я не хочу сделать эту ситуацию ещё больше запутанной, чем сейчас. Это просто дало бы ей ложную надежду. Я думал, что уже видел раньше эту надежду в её глазах, и это было бы опасно. Она надеется на Кэла, но я не могу позволить ей. Как человек, который держится за веру, после того, как врачи сказали, что её нет.

Кэл.

Кэл – эгоистичный хрен. За последние шесть лет у меня не было ни единого воспоминания. Ни единой вещи до этого самого момента.

Это он. Я знаю. Он делится со мной, и если он решил это сделать, то не для меня, а для себя самого. Он хочет, чтобы я рассказал об этих воспоминаниях Лорен. Хочет, чтобы она не отказывалась от них, но я не стану делать её заложницей этого парня, памяти и надежды на будущее, которого не существует.

Я хочу быть её другом. Хочу, чтобы наши отношения были простыми и дружными для нашей дочери. Я вспоминаю мой разговор с Декстером этим утром.

«— Просто вернись к его жизни, Крис. Кэлу не понравится, если ты женишься на Дженне. Просто оставь всё, над чем ты работал, и сделай то, что сделает Кэла счастливым».

Никогда бы не подумал, что Декстер станет чьим-то представителем. Я знаю, что в этом должна быть какая-то выгода для него, и меня это пугает. Декстер не беспокоится ни о чём, что не в его собственных интересах. И, как правило, заинтересованности Крестфилдов остро противоречат моим.

Касательно всех этих загадок, попробовать принять жизнь Кэла – это предложение Декстера, а не Кэла? И что это вообще значит? Кэлу не понравится, если я захочу Лорен и вернусь в Чикаго? Если это так, то он ещё более эгоистичен, чем я думал. Я уже принял роль, которую он оставил, и это единственная хорошая вещь, которую он когда-либо делал.

Уже давно мне не было так весело, как сегодня. Я давно не был в зоопарке, и до обеда всё шло просто замечательно. Через некоторое время тяжесть ситуации ушла. Мы были нормальными, как и все остальные. Двое родителей с их маленькой девочкой, никакой драмы или багажа. До разговора с Лорен у нас был чистый лист. Между нами была лишь честность и сотрудничество.

Теперь же появилась ложь. Ложь, которая изменила атмосферу между нами и сделала нас соперниками вместо того, чтобы быть в одной команде. Я знаю, что это просто паранойя. Но я просто не привык врать людям. Как, чёрт возьми, все остальные делают это так легко? Я сказал только одно предложение, и уже чувствую себя виноватым. Хуже всего то, что она не думает, что я вру. Мне было бы легче, намекни она на скептицизм или недоверие, но Лорен верит мне. Она поверила всему, что я сказал, и это съедает меня изнутри.