Почти три года (Ленинградский дневник)

Бюро райкома заседало за овальным столом, в большой прекрасной комнате: пол устлан дорожками, на столе — зеленое сукно. Мне задавали вопросы, а я, стоя, отвечала.

Вопрос. Почему вы не вошли в партийную организацию Союза писателей?

Ответ. Ленинградское отделение Союза писателей в настоящее время не имеет своей партийной организации. Писатели-фронтовики прикреплены к военным парторганизациям. Остальные — к заводам, где они работают.

Вопрос. Какая общественная нагрузка была у вас за это время?

Ответ. Я выступала на заводах, в клубах, в воинских частях, в госпиталях и школах.

Вопрос. Как представляете вы себе свою будущую партийную работу?

Ответ. Я, как и раньше, буду писать и выступать. Но постараюсь делать это много лучше, с точки зрения писательского мастерства. Кроме этого, буду делать все, чего потребует от меня партия.

Вопрос. Не пугает ли вас строгая партийная дисциплина?

Ответ. Нет, не пугает. Я организованна по природе.

По дороге из райкома домой я спрашивала себя: как же действительно прошел год моего кандидатского стажа? Какие изменения произошли со мной за этот срок?

Я выступала на фабриках, заводах, в воинских частях. Я писала. Верно. Но все это я делала и раньше. В чем же разница?

Это не так просто сформулировать, но разница есть. Раньше было так: напишу, допустим, удачную вещь — и рада. Неудача была мне горька. Но это была моя личная печаль и только моя радость.

Теперь же я думаю: а в какой мере то, что я пишу, полезно делу советской литературы, которая в свою очередь является только частью великого дела — процветания моей страны, первой социалистической страны в мире?

Каждое литературное произведение, логически продолженное, должно претворяться в действие. Может претвориться во всяком случае.

Я старалась мысленно проследить эту линию, угадать, что происходит за тем обрывом в конце страницы, за которым начинается жизнь.

Как действуют сейчас мои стихи? Как работало мое перо, мое оружие, в осажденном Ленинграде? Сумела ли я хоть в какой-то степени быть нужной ему? Я отвечаю за это.

Мне это поручено партией, это мое партийное дело.

30 декабря 1943 года

Тихая ночь. Только поздно вечером был слышен далекий сплошной гул: может быть, это разговаривали наши «катюши». Сообщения по радио прекрасные…Сегодня первая в этом году метель.

31 декабря 1943 года

Итак, год кончается. Новый, наступающий, сулит нам победу. Вчерашние сообщения блестящи. С восторгом слушали также о «весьма ожесточенном» налете на Берлин. Нет такого ада, который не следовало бы обрушить на голову Гитлера.

1944 год

1 января 1944 года Новый год встретили у Кетлинской. Очень хорошо было возвращение пешком через весь тихий, покрытый легким снегом город, с вальсами по радио. Хождение по улицам было разрешено до двух часов ночи, — к этому времени мы и вернулись.

Желаю себе здоровья! Будет здоровье, будет и книга.

2 января 1944 года

История с милиционером (из рассказов Евфросиньи Ивановны):

Какая-то женщина в очереди так грубо бранила и дергала за руку своего ребенка, что остальные возмутились и позвали милиционера.

Тот пришел, узнал в чем дело, взял ребенка за руку и повел. Мать растерялась:

— Куда это вы его ведете?

— К моей жене. Она умеет обращаться с детьми.

— Да разве это ваше дело — возиться с ребенком?

— А как же, конечно мое. Меня государство поставило следить за порядком. Вот я и слежу.

Вчерашняя новогодняя студенческая елка происходила в зале Ленина. Зал был переполнен студентами, студентками и «подшефными» институту моряками, подтянутыми, чистенькими, явно готовыми танцевать до первой тревоги на кораблях, сколько бы ни длилась эта мирная пауза.

На фоне плотных морских курток еще нежнее и ярче казались девичьи платья. Откуда они только взялись? Каким чудом сохранились? В каких тайниках, недоступных ни "бомбам, ни снарядам, свернутые в кокон, пролежали они два с лишним года для того, чтобы в эту новогоднюю ночь выпорхнуть на свет елочных электрических гирлянд? (Настоящие свечи были строжайше запрещены пожарной охраной города.)

Вокруг елки кружилось несколько маскарадных костюмов. Одна девушка была даже с веером, хотя, видит бог, температура зала не давала для этого никаких оснований.

Мальчик Юра был в костюме Пьерро, натянутом заботливой мамой на ватник. Первую блокадную зиму Юра, весь опухший, провел, не выходя из комнаты. Вторую зиму его можно было видеть уже в нашем дворе на лыжах. И вот теперь он носился между танцующими парами, как воплощенный маленький бесенок веселья и озорства.

Юра-то и сообщил нам, что, кроме радиолы («Что радиола? Подумаешь!..»), будет еще «самый настоящий, живой джаз».

И действительно, прибыли валторна, скрипка и саксофон.

Электрические плафоны в потолке были погашены, только елка сияла. А она была громадная, сами студенты привезли ее на грузовике из лесу, нарядная, со звездой под потолком, в золоте и серебре.

Грянул джаз, посыпались конфетти, закружились пары.

Обстрела не было.

4 января 1944 года