Почти вся жизнь

Ларин пододвинул к печке маленький столик и плетеное кресло. И когда он наливал чай и резал хлеб и подавал Ольге то стакан, то тарелку, он все время чувствовал на себе два взгляда: ревнивый Валерии Павловны и любящий Ольги.

— Милый, милый, мне так хорошо с тобой… Никуда не иди сегодня, — прибавила она несвойственным ей капризным тоном.

Услышав этот тон, Валерия Павловна укоризненно взглянула на Ларина: вот, мол, полюбуйтесь, что вы наделали.

— Уйду, Оля, но ненадолго. Надо зайти к Грачеву и в госпиталь: хочу повидать Снимщикова.

— Ну да, все работают, всем некогда, только я лодырь, — все тем же шутливо-капризным тоном сказала Ольга.

— Да кто же это говорит!

— Я говорю. Ведь с сегодняшнего дня я действительно вольный казак.

— Почему так? — не понял Ларин.

— Мама, он спрашивает, «почему»! Глупый человек, Советская власть беспокоится о том, чтобы у капитана Ларина был здоровый и красивый сын. Разрешите доложить, товарищ капитан, декретный отпуск, товарищ капитан. Зато у меня есть молоденькая сменщица, — показала она на Валерию Павловну.

— Мама? Ты мне ничего не писала. Мама, это правда, вы работаете?

— Ахти, какие дела, — проворчала Валерия Павловна. — Кажется, руки у меня еще не трясутся.

— Иди, милый, по своим делам, — сказала Ольга, — мама поможет мне. Только возвращайся скорее…

Но Ларин не сразу попал к Грачеву.

— Директор завода занят, — сказала девушка-секретарь с очень нежным лицом и стриженная под мальчика. На плечи ее был накинут серый пиджачок.

— Подожду, — сказал Ларин.

Он сел в угол и угрюмо смотрел на секретаршу. И легкая ее походка и нежное личико раздражали Ларина. Невольно он сравнивал ее с Ольгой.

Секретарша вдруг пересела за маленький столик и с удивительной быстротой напечатала на машинке какую-то бумажку.

— Долго я буду дожидаться?

— Надо подождать. Вы по личному делу?

— Почему вы так думаете? — Ларин ненавидел сейчас это нежное личико и прическу под мальчика.

Но в это время дверь из кабинета Грачева отворилась, и, к удивлению Ларина, оттуда вышел знакомый ему по кириковским учениям генерал.

Ларин встал, козырнул, но генерал не обратил на него внимания. Он подошел к секретарше и ласково провел рукой по ее стриженым волосам.

— Как дела? Как здоровье?

— Спасибо, товарищ генерал, — отвечала секретарша, улыбаясь, — здоровье хорошее. Товарищ Ларин, пройдите к директору.

Ларин вошел в кабинет Грачева с готовой фразой: «Не люблю я, Илья Александрович, этаких вертихвосток». Но, войдя, ничего не сказал.

Лицо Грачева было так напряжено, что каждый мускул казался строго очерченным. Это мускульное напряжение должно было и не могло скрыть волнение душевное.

— Ну, здравствуй, — сказал Грачев. — Садись. — Он оперся ладонями о край стола, словно бы этим движением хотел придать устойчивость их встрече.

Зазвонил телефон, и Грачев, взяв трубку и опершись грудью о стол, сказал:

— Сейчас приду. — Он встал и спросил Ларина: — Ну, как там… у вас?

— Привез вам письмо от командира полка, — сказал Ларин. — Все учимся, Илья Александрович. Ждем приказа воевать.

— Да… Надо воевать, — тихо сказал Грачев. — Надо. Надо сделать, — повторил он, упирая на слово «сделать» и обращаясь к Ларину так, словно только от него зависел исход боя. — У меня, Павел, — продолжал Грачев все так же тихо и, как показалось Ларину, задумчиво, — у меня плохие дела, у меня немцы сборку разбили. Погибла старуха вахтерша, раненых много, и все женщины. Ума не приложу, как теперь быть. — И тут же стал рассказывать, что звонил в Военный совет и что генерал, только что к нему приезжавший, обещал бойцов из строительного батальона. — Ведь теперь не дни — часы решают…

— Илья Александрович, когда же это случилось? Я был дома, видел Ольгу, она мне ничего не говорила.

— Сразу же после ночной смены… Да, да… Вовремя ушла…

Ларин хотел спросить, много ли женщин ранено, но Грачев как будто угадал его мысли.

— Двадцать девять женщин, — сказал он. — Так все нашей сборке радовались. Из Москвы представитель приезжал, хвалил…

— Илья Александрович, вы же человек военный, вы знаете…

Грачев не дал ему договорить.

— Насчет потерь? Знаю. Все знаю. Только… не женское это дело — воевать. К этому я никогда не привыкну.

Снова зазвонил телефон.

— Да, сейчас иду, — ответил Грачев. — И знаешь, Павел, что я тебе скажу. Очень многое нам уже женщины простили. И в сорок первом году, и в сорок втором. Но вот верят своим русским мужикам. Ей бы жить поспокойнее, а она вот на этом заводе… Да еще сына тебе рожает. Ты мою Лизу видел? — спросил он. Ларин покачал головой. — Да секретаршу мою, девушку безрукую?

— Безрукую?

— Зимой сорок второго немецкий снаряд левую руку оторвал. Протез… Понял? — сказал Грачей, снова наступая на Ларина. — А она: «Илья Александрович, не отправляйте меня из Ленинграда!» Ну что? Верит она нам, как ты думаешь?

Выйдя вместе с Лариным из кабинета, Грачев положил на стол секретарши бумажку.

— Быстренько надо перепечатать. В пяти экземплярах. И разошлете по цехам. Ясно?

— Ясно, Илья Александрович, — ответила секретарша и порхнула к машинке.