Почтовый круг

— Командир, горючки еще на пятьдесят минут, — громко сказал он и уже тише добавил: — Я в Усть-Куте плеснул лишних двести литров. Чувство у меня было. — Он ткнул себя в грудь коричневатым от въевшихся масел пальцем.

Я благодарно посмотрел на бортмеханика. Расчет топлива расчетом, а когда есть запас, как мы иногда говорим, заначка, то дышать все-таки легче.

В эфире чувствовался переполох. Кроме нас, в воздухе находилось еще несколько самолетов: одни взяли курс на Усть-Кут, другие, как и мы, шли в Нюрбу. И, судя по всему, топливо у них тоже было на пределе.

Вновь пришла Ольга, постояла немного, привыкая к полутьме кабины.

— Пассажиры спрашивают, когда будет посадка, — быстро проговорила она. — Этот толстощекий мне надоел. Говорит, уже сорок минут лишних летим.

— А ты будто в первый раз: не знаешь, что ему ответить, — раздраженно сказал Вадик.

Ольга обиженно заморгала глазами: от кого другого, а от него-то она такого не ожидала. Я поспешил исправить оплошность второго пилота; бортпроводница в любой ситуации должна быть спокойной, иначе ее нервозность тотчас передается пассажирам:

— Через тридцать минут сядем в Нюрбе, Ленск закрылся, — как можно хладнокровнее сказал я.

Ольга не уходила, она еще чего-то ждала. В сторону Вадика не смотрела.

— Как твоя пассажирка? — спросил я.

— Я ее на заднее кресло пересадила, — улыбнулась Ольга. — Там с нами женщина летит, врач, она с ней рядом.

— Если что случится, нож не понадобится?

— Нож?.. Зачем? — Ольга недоуменно посмотрела на меня, потом, видимо, догадалась: — У меня в аптечке ножницы есть.

Мы вновь остались наедине со своими мыслями, своими заботами. Я еще раз, по частям, прокрутил в памяти нюрбинскую схему захода на посадку.

Барабанов через каждую минуту давал удаление от аэродрома: «Сто тридцать… Сто двадцать пять!» Но как долго тянулось время между этими словами! На широком лбу Вадика выступили капли пота, он то и дело поглядывал на топливомер. Дядя Коля, наоборот, сидел спокойно и даже, мне казалось, улыбался чему-то. На локаторе, как на ладони, тонкие линии. Посредине крохотный светлячок — это Нюрба, сейчас все линии нашей жизни пересекались в этой точке.

Некоторые из наших пассажиров спали, вовсе не представляя, что происходит у нас в кабине, какие задачки подбрасывает нам погода. Быть может, там, в салоне, вот-вот появится на свет новый человек. Кто в те минуты поручился бы, что этого не произойдет? Однако я верил: пассажиры останутся спокойными до тех пор, пока работает мотор, пока светит в плафонах свет, — сработает удивительное чувство, которое может быть только у людей, целиком доверивших свою жизнь другому человеку.

Наконец Нюрба рядом. Выполнив четвертый разворот, мы пошли на снижение. «Высота сто пятьдесят, земли нет». Я-то знал, что все ждут ее, но пока впереди — серая пелена. Скорее угадывал, чем видел наволочь краем глаза, — все внимание приборам.

«Сто двадцать, земли нет».

Нужно попасть на полосу с первого захода, ведь за нами еще несколько самолетов. Только с первого!

— Сто метров, земля… есть земля! — не выдержав, воскликнул штурман.

Прямо под нами рубиновая строчка огоньков. Идем точно по курсу. Ух! Теперь можно вздохнуть… Мягко ложится под колеса полоса, и все становится на свои места, вроде бы ничего особенного и не происходило. Потом вдруг вспомнилось, что случалось и похуже: заходили при высоте облачности шестьдесят метров, а здесь-то были все сто. Правда, Вадик Куликов, посмеиваясь, сказал тогда: «Все как в кино», да штурман, собирая свое снаряжение, долго не мог попасть линейкой в портфель, затем не выдержал, обнял дядю Колю.

— Ты беги в пилотскую, занимай место, а то сейчас там столько народу будет, не продохнешь, — смущенно пробормотал бортмеханик.

Мне нравится дяди Колина предусмотрительность. Она у него проглядывает во всем, когда я только начал летать с ним, меня всегда поражало: я еще только думаю, как бы да что предпринять, а он уже сделал именно то, что следовало. Нет, откровенно жаль, что дядя Коля уходит на землю. Он и там будет нужен, несомненно, но это уже там, а не рядом.

Из самолета вышли заспанные пассажиры, «Скорая помощь» увезла роженицу. Последним по трапу спустился толстощекий, повертел по сторонам головой, поднял каракулевый воротник.

— Летчики опять заблудились, привезли не туда, куда надо, — едко сказал он с таким расчетом, чтобы это слышали все.

Было холодно — минус сорок шесть. Мороз, которого я вначале не заметил, пробрался под пальто, обжигающе щипал колени. Возле самолета столпились пассажиры. Ольга что-то сказала им, и они гуськом потянулись за ней в гостиницу. Следом, из соседнего Ан-2, прошли якутские летчики, все в собачьих куртках с капюшоном, на ногах — рыжие оленьи торбаса. Я постучал ботинком о ботинок и подумал: интересно, кто это распорядился не выдавать нам меховые унты, делая расчет на то, что самолет достаточно теплый? Сюда бы его погреться. К утру в Нюрбе будет не меньше пятидесяти. А ведь такая температура, ну, может быть, градусов на десять поменьше, частенько устанавливается и у нас в Иркутске, на юге области.