Под алыми небесами

– Живешь-живешь, – сказал Миммо, брат Пино, который был на два года моложе его. – Ты влюбляешься во всех хорошеньких девушек, с которыми знакомишься.

– Только никто из них не отвечает Пино взаимностью, – сказал Карлетто, парнишка хилого сложения, с лунообразной физиономией и гораздо ниже Пино ростом.

Миммо, который был даже ниже Карлетто, проговорил:

– Вот уж точно.

Пино всех их поставил на место:

– Вы абсолютно неромантичны.

– Что это они там делают? – спросил Карлетто, показывая на людей, работающих на соборе.

Некоторые из них вставляли деревянные доски в проемы окон, из которых были извлечены витражи. Другие переносили из грузовика мешки с песком и укладывали их у основания собора. Третьи устанавливали прожектора под бдительным присмотром священников, стоявших у двойных центральных дверей храма.

– Пойду узнаю, – бросил Пино.

– Сначала я, – отозвался его младший брат и поспешил к рабочим.

– Миммо всегда хочет быть первым, – сказал Карлетто. – Ему пора научиться держать себя в руках.

Пино рассмеялся и ответил через плечо:

– Если ты знаешь, как его этому научить, расскажи моей матери.

Обогнув рабочих, Пино направился прямо к священникам и похлопал одного из них по плечу:

– Прошу прощения, отец.

Священник, которому было лет двадцать пять, ростом не уступал Пино, но казался тяжелее. Он повернулся, свысока посмотрел на мальчишку, увидел его новые туфли, серые льняные брюки, крахмальную белую рубашку и зеленый фуляровый галстук (подарок матери ему на день рождения), потом внимательно посмотрел в глаза Пино, словно мог заглянуть в его голову и прочесть грешные мальчишеские мысли.

Молодой человек в сутане произнес:

– Я учусь в семинарии. Не рукоположен. Воротника не ношу.

– Ай-ай, прошу прощения, – сказал испуганный Пино. – Мы хотели узнать, почему вы ставите прожектора.

Прежде чем молодой семинарист успел ответить, у его правого локтя появилась узловатая рука. Он отошел в сторону, и перед Пино предстал невысокий, стройный, в белых одеждах и красном пилеолусе[3] священник лет пятидесяти. Пино сразу же узнал его и, почувствовав, как завязался узлом его желудок, упал на одно колено перед кардиналом Милана.

– Милорд кардинал, – сказал Пино, склонив голову.

– Ты должен говорить «ваше высокопреосвященство», – жестко поправил семинарист.

Пино смущенно поднял голову:

– Моя английская нянька учила меня: если я когда-нибудь увижу кардинала, то должен говорить «милорд кардинал».

Строгое лицо семинариста словно окаменело, но кардинал Ильдефонсо Шустер тихо рассмеялся и сказал:

– Я думаю, он прав, Барбарески. В Англии ко мне бы обращались «лорд кардинал».

Кардинал Шустер в Милане был не только знаменит, но и влиятелен. О кардинале часто писали газеты, ведь он был католическим лидером Северной Италии и человеком, к которому прислушивался папа Пий XII. Пино подумал, что выражение лица Шустера – вот что в нем самое незабываемое. Его улыбка излучала доброту, но в глазах таилась угроза проклятия. Явно обиженный семинарист проговорил:

– Но мы же в Милане, ваше высокопреосвященство, а не в Лондоне.

– Это не имеет значения, – сказал Шустер. Он положил руку на плечо Пино и попросил его подняться. – Как тебя зовут, молодой человек?

– Пино Лелла.

– Пино?

– Прежде мать называла меня «Джузеппино», – ответил Пино, поднимаясь на ноги. – Осталось только «Пино».

Кардинал Шустер поднял голову, посмотрел на «Маленького Иосифа» на соборе и рассмеялся:

– Пино Лелла. Это имя стоит запомнить.

И зачем кардиналу понадобилось говорить слова, которые смутили Пино?

В наступившей тишине Пино пробормотал:

– Я видел вас раньше, милорд кардинал.

– И где же это было? – удивленно спросил Шустер.

– В «Каса Альпина», лагере отца Ре над Мадезимо. Несколько лет назад.

Кардинал Шустер улыбнулся:

– Я помню ту поездку. Я сказал отцу Ре, что он – единственный священник в Италии, чей собор величественнее Дуомо и собора Святого Петра. Молодой Барбарески уезжает туда на следующей неделе и будет работать с отцом Ре.

– Он и «Каса Альпина» понравятся вам, – сказал Пино. – Там хорошо лазать по горам.

Наконец Барбарески улыбнулся.

Пино неуверенно поклонился и стал пятиться, что, казалось, еще сильнее развеселило кардинала Шустера.

– Ты вроде бы интересовался прожекторами? – спросил он.

Пино остановился:

– Да.

– Это моя идея, – сказал Шустер. – С сегодняшнего вечера начинается светомаскировка. По ночам будет освещен только Дуомо. Я молюсь о том, чтобы пилоты бомбардировщиков увидели его, поразились его красотой и пощадили. Эту великолепную церковь строили почти пять столетий. Было бы трагедией, если бы ее разрушили в одну ночь.

Пино оглядел затейливый фасад громадного собора. Построенный из бледно-розового мрамора, добытого в карьерах Кандольи, ощетинившийся десятками шпилей, имеющий множество балконов и башенок, Дуомо казался покрытым инеем, величественным и нездешним – таким же, как Альпы зимой. Кататься на лыжах и лазать по горам Пино любил не меньше, чем музыку и девочек, а при виде этого собора его мысли всегда воспаряли к горным вершинам.