Под белым небом. Как человек меняет природу

Отрицательный момент бродифакума, с точки зрения грызунов, довольно очевиден: смерть от внутреннего кровотечения медленная и мучительная. Есть недостатки и с точки зрения экологов. Другие животные часто заглатывают наживку или едят грызунов, которые ее съели. Так яд распространяется вверх и вниз по пищевой цепи. И если после яда выживет хотя бы одна беременная мышь, ее потомки могут вновь заселить целый остров.

Генный драйв позволяет обойти эти проблемы. Его воздействие было бы целенаправленным. Больше никаких смертельных кровотечений. И что самое лучшее, грызунов с генным драйвом можно было бы выпускать на обитаемых островах, где, по понятным причинам, не одобряют сбрасывание антикоагулянтов с воздуха.

Но, как часто бывает, решение одной проблемы порождает новые. В данном случае большие, можно даже сказать — чудовищные. Технологию генного драйва уже сравнивали с придуманным Куртом Воннегутом «льдом-девять»^{11}, одного осколка которого достаточно, чтобы заморозить всю воду в мире[156]. Есть опасения, что одна сбежавшая мышь с дефектной Х-хромосомой может дать такой же леденящий душу эффект — стать этакой «мышью-девять».

Для защиты от воннегутовской катастрофы предлагаются различные безопасные схемы с названиями вроде «Убойное спасение», «Мультилокусное разнообразие» и «Гирлянда»[157]. В основе их всех лежит одно оптимистичное допущение: что можно создать генный драйв, который будет эффективным, но не чересчур. Его можно было бы сконструировать таким образом, чтобы он переставал работать через несколько поколений, или же мог быть завязан на генном варианте, характерном для конкретной популяции на конкретном острове. Еще есть идея, что если генный драйв каким-то образом выйдет из-под контроля, то можно будет запустить другой драйв с так называемой последовательностью CATCHA, чтобы отключить первый[158]. Так что же может пойти не так?

Во время поездки по Австралии я захотела увидеть не только лаборатории, но и природу. Я подумала, что было бы забавно посмотреть на сумчатых куниц; на фотографиях в интернете они выглядели ужасно мило — почти как миниатюрные барсучки. Но, как оказалось, чтобы увидеть куниц, нужно гораздо больше опыта и времени, чем у меня было. Куда легче было найти жаб, которые их убивали. Итак, однажды вечером мы с биологом Лин Шварцкопф отправились на охоту за жабами.

Так случилось, что Шварцкопф была в числе изобретателей жабинатора, и мы зашли в ее офис в Университете имени Джеймса Кука, чтобы взглянуть на устройство. Это была клетка размером с тостер с пластиковой дверцей. Когда Шварцкопф включила маленький динамик ловушки, офис наполнился ворчанием жабы.

— Самцов жаб привлекает все, что хоть отдаленно напоминает жабу по звуку, — сказала мне Лин. — Если они услышат манок, пойдут к нему.

Университет имени Джеймса Кука расположен на северном побережье Квинсленда, в регионе, где впервые появились жабы. Шварцкопф решила, что хоть пару жаб мы найдем прямо на территории университета. Мы пристегнули налобные фонарики. В девять вечера в кампусе почти никого не было, за исключением нас двоих и снующих вокруг валлаби. Некоторое время мы бродили по территории, высматривая, не блеснут ли где-нибудь злобные глазки. Когда я почти уже пала духом, Шварцкопф заметила жабу в подстилке из листьев. Она подняла жабу и тут же определила, что это самка.

— Если сильно их не мучить, они не причинят вреда, — сказала она и указала на ядовитые железы жабы, которые выглядели как два набухших мешочка. — Вот почему не надо бить их клюшкой для гольфа. Если стукнуть по железам, яд брызнет во все стороны, а если он попадет в глаза, то можно ослепнуть на несколько дней.

Мы еще немного побродили по округе. Шварцкопф заметила, что было очень сухо и жабам, вероятно, не хватало влаги: «Они любят кондиционеры — все, что капает». Возле старой теплицы, где кто-то недавно протягивал шланг с водой, мы нашли еще двух жаб. Шварцкопф перевернула гниющий ящик, размером и формой напоминающий гроб. «Золотая жила!» — объявила она. В мелкой пенистой воде обнаружилась целая стая жаб — и не сосчитать. Некоторые даже сидели друг на друге. Я думала, что жабы начнут расползаться, но они и не думали трогаться с места.

Самый сильный — он же и самый простой — аргумент в пользу редактирования генов у жаб, домовых мышей и черных крыс: а какова альтернатива? Если даже просто отбросить все эти технологии как противоречащие природе, то природу-то все равно уже не вернуть. Мы выбираем не между «что было» и «что есть», а между «что есть» и «что будет» — а очень часто не будет ничего. В таком положении находятся дьявольский и шошонский карпозубики, широкий эмпетрихт и сумчатая куница, кэмпбельский чирок и тристанский альбатрос. Если мы будем придерживаться строгого определения «природного», то они — вместе с тысячами других видов — погибнут. Сегодня вопрос уже не в том, собираемся ли мы изменить природу, а в том, с какой целью мы будем это делать.