Под Большой Медведицей

Потом подвалила ребятня, повисла гроздьями на изгороди, навела треску, засыпала расспросами.

Что за птица? Как зовут? Почему крылья связаны? Будет ли летать?

Лебедь на детвору вальяжно пошикивал.

Вечером пришел Шамбаров.

Привычно разделся, как обычно, хлопнул на стол «что полагается», при этом возбужденно крякнул. Сполоснул руки и, вытирая их, вгляделся в Феофана.

Старый друг сидел в странной позе, никак не приличествующей моменту.

Он читал книгу.

– Фанька, ты что эт? – спросил Виктор, крепко изумившийся тому, что тот никак не отреагировал на всегда их обоих волновавшую ситуацию.

– Мте-мте, – промямлил Феофан и ничего не ответил. Он был занят.

Шамбаров сам достал из шкафчика что попалось под руку – картошку в мундире, масло, селедку пряного посола, отрезал хлеба, снял с полки два стопаря, все деловито расставил на столе.

– Пододвигайся, – отдал он привычное распоряжение.

Павловский махнул рукой и не двинулся с места. Накрытый стол почему-то его не притягивал.

Виктор решил: разохотится, куда денется. Налил в обе стопки, поднял свою, смачно звякнул о другую, предназначавшуюся для друга, и после того, как выпил, закатил глаза, страстно втянул носом воздух, приставив к нему краюшку хлеба, аппетитно закусил селедочкой, запостанывал как бы от удовольствия.

Феофан, будто его ничего не касалось, сидел и молчал, читая свою книгу.

Шамбаров смотрел на него так, как глядят на немощных, хромых, уродцев и других обиженных жизнью людей – безнадежно и печально.

– Ты, Фаня, случаем того, не шизанулся? – он вертанул у виска большим пальцем. – Не поплохело тебе?

– Витя, ты извини, я тут занялся… Давай в другой раз.

Ну наконец-то заговорил, залепетал… Теперь пойдет… Шамбаров с готовностью поднял бутылку, плеснул себе, поднял, глянул на друга радостно:

– Ну, давай, Фанька, давай, поднимай свое… А то ты будто не в себе, жутко смотреть.

– Не, я правда не буду, Витя, прости уж… Дело тут… Ты давай один, а? – в глазах Феофана мольба.

Так, наверное, смотрят мухи, когда на них нападает паук. Шамбарову стало не по себе.

– Что я, алкаш распоследний, по-твоему, один буду глотать, да? – обиделся он.

Он помолчал, недоумевая, что же делать дальше. Раньше такого не бывало…

– Что, правда не будешь? – спросил неуверенно.

– Не буду, – уверенно ответил Павловский и махнул рукой.

– Во дает! – вздохнул Шамбаров, встал и начал одеваться. Вечер не получился. – Эхма!

– Чего хоть читаешь-то? – спросил перед уходом. Феофан закрыл книгу. На обложке было написано:

«Жизнь утиных».

– Тебе-то эт зачем? – искренне удивился Виктор. Павловский оживился, глаза заблестели.

– Так у меня-то кто? Лебедь! А он и есть из утиных. Семейство такое… Насчитывает около 180 видов. И лебеди там, и гуси, и селезни, много всяких… Интересно, спасу нет!

– Да знаю я этих селезней, стрелял навалом, – Виктор шваркнул в воздухе кепкой, – подумаешь…

– Да нет, ты послушай, одних лебедей десять видов: шипун, беляк, кликун, черношеий, малый… Мне же надо знать, как своего-то обихаживать.

– Не-е, ты точно тронулся, к бабке не ходи! Ну ладно, сиди тут со своими селезнями, покеда.

Шамбаров хлопнул дверью, ушел, обиделся.

Феофан остался читать.

Снова тихонько айкнула на веранде входная дверь, запоскрипывали по половицам чьи-то негромкие шаги. В сенях шаги стихли. Кто-то пришел, но заходить в избу медлил. Феофану такое поведение людей никогда не нравилось. Он любил, когда все открыто и честно: пришли, значит, заходи, не скребись под дверью.

– Заходите, дверь открыта, – поторопил он неизвестного гостя.

Дверь тут же распахнулась. На пороге стояла Зинаида, его супруга, ушедшая от него этой весной.

– Не понукай, не запряг покудова, – сказала она одну из своих излюбленных фраз и зашла. Остановилась, не зная, видно, что делать, что говорить дальше.

У Феофана отлегло от сердца: пришла наконец-то! Зинаиду давно он ждал. Пришла! Значит, теперь все пойдет по-старому.

«Слава те осподи», – сказал Феофан про себя.

– Проходи, Зина, проходи да раздевайся. В ногах правды нет, – проговорил он миролюбиво, но в то же время сдержанно, чтобы не демонстрировать до поры до времени свою радость. Это уже будет суета, а Зинаида суеты не любит.

– Че, все пьянствуешь, галюзина? – сказала жена вторую из любимых фраз и села на деревянный диван: не на табуретку же садиться хозяйке, обладающей всеми законными полномочиями.

– Не, Зина, что ты, это дело я бросил – некогда…

– Некогда ему, – хмыкнула супруга, – дуру из меня он делает, видали? А что это, водица святая у тебя на столе-то?

Феофан внутренне поежился: вот приперся Витька некстати. Действительно, водка на столе… Как тут отвертишься.

– Ей-богу, в рот не взял, – сказал он чистосердечно, и Зинаида как будто поверила. Разве соврешь ей, коли насквозь видит?.. Бесполезно, проверено тыщи раз.