Под чужим именем

– А я, мужики, бабу больше водки хочу. С самого утра столбняк.

– Так в чем дело – слепи и начинай. Мы отвернемся. Вон сколько снега нападало. Ха–ха!

Грузовик остановился, заглушив мотор. Из тентованного кузова, со смехом и шутками расталкивая друг друга, вывалились наружу и по–хозяйски, умышленно не спеша, направились к крыльцу дома шестеро разгоряченных, окутанных клубами пара и напоминающих в эту минуту скорее студентов после успешной сдачи сессии, чем грозных диверсантов, истосковавшихся по водке и простой женской ласке мужиков.

– Красота–то какая!!! Пры–ро–да!!! Мать ее ети!

– Дай сигаретку, Шмель. Морозец–то щиплет. Градусов двадцать пять.

– Самая высокая и грудастая лялька – моя!

– А я маленьких люблю. Они шустрее…

– В порядке живой очереди, товарищи офицеры! За мной будешь! Ха–ха!

Ярослав спрыгнул последним. Огляделся, вдохнул полной грудью. Хорошо тут. Если бы не вопли мужиков – тихо, аж звон в ушах. Идеальное место для отдыха спецгруппы. Услышав особенно остроумную шутку кого–то из бойцов, Корсак впервые за время тряской, почти двухчасовой дороги от базы растянул губы в подобии улыбки. Освободил пуговицу на теплом воротнике десантного спецпошива и вслед за остальными «пернатыми» направился по протоптанной среди высоких сугробов узкой тропинке к добротному двухэтажному дому, некрашеным теремом из бревен возвышающемуся на берегу закованной в лед речушки.

Из кирпичной трубы на крыше дома и железной на крыше примостившейся чуть левее русской баньки вились, уходя в небо, струйки серого дыма. В прозрачном неподвижном воздухе витал аромат лесной хвои, жаренного на огне мяса и березовых дров. На мгновение Ярославу показалось, что вся окружающая идиллия – не более чем сон. Так необычно и непривычно было оказаться здесь, в этом любовно отвоеванном у дикой лесной глуши маленьком рукотворном оазисе. Островке покоя, свободы и безмятежности. Крохотной частичке того, параллельного мира, оставленного каждым из шестерых бойцов «Стерха» где–то в прошлой жизни. В жизни, где нет колючей проволоки по периметру высокого забора, «шмайссеров» на шее, швейцарского шоколада в сухпайке, ночных прыжков на промерзлое поле и тайной войны с набирающим силу Третьим рейхом.

Глава 27

Судя по кислым и помятым лицам диверсантов, не спеша покидающих кузов грузовика, пьянка, как всегда, прошла не скучно. Все, кроме разве что Ярослава, были хмуры, медлительны и больны традиционной русской хворью под названием «рогатый бодун». Подполковник Шелестов встречал «отпускников» на ступеньках казармы, прячась под козырьком от густо валящих с серого низкого неба тяжелых снежных хлопьев. Кивком головы подозвал старшего группы, спросил с легкой понимающей ухмылкой:

– Жить будем, Штык?

– Как Родина прикажет, товарищ командир. Нормально погудели. Голова – барабан, во рту будто кошки ночевали, других происшествий не случилось. Разве что ниндзю молодого, Охотника, тоска погрызла. И Жук…

– Что с Бойко? Снова язва?

– Да нет, язва зажила давно. Ночью решил прогуляться, случайно поскользнулся, упал и поставил синяк на бедре и пятой точке. Ерунда, в общем. Но болит.

– Это его проблемы. Никаких поблажек. Ладно… До завтрашнего утра свободны. Отдыхайте, отсыпайтесь, отпаивайтесь чаем с лимоном. С утра – физподготовка по общему плану. Кросс с выкладкой десять километров и стрельба, фауст–патрон. Жука тоже касается. Так и передай ему. Поскользнутому.

– Есть, тащ командир, – козырнув, Штык нырнул в казарму.

Когда Корсак поравнялся с подполковником, Шелестов остановил его, придержав за локоть, произнес глухо, глядя куда–то в сторону:

– Задержись. Разговор есть.

Ярослав остановился, отошел на шаг, пропуская внутрь слегка прихрамывающего от полученной травмы, опухшего с перепоя бедолагу Жука. Максим Никитич некоторое время стоял молча, сунув руки в карманы форменных брюк, дымя папироской и глядя куда–то вдаль. Затем бросил окурок в мусорное ведро у входа, сплюнул туда же и, вздохнув, перевел испытующий, тяжелый взгляд на терпеливо ожидающего распоряжений бойца.

– Как отдохнул, Ярослав?

– Мне не нравится, товарищ подполковник, что их заставляют, – не отводя глаз, спокойно сказал Корсак. – А девчонки просто не могут отказаться. Иначе мгновенно вылетят и из общежития, и из своего физ–института.

– С чего ты решил, что они из физкультурного?

– Я не слепой. Мне достаточно одного взгляда на их фигуры. У всех шестерых сверх обычного развит плечевой пояс. И – ни капли лишнего жира, что среди наших русских женщин вообще очень большая редкость. Я уверен, что девушки либо гимнастки, либо пловчихи.

– Это одна из них тебе нажаловалась? – Взгляд Шелестова стал испытующе–колючим.

– Нет. Они молчат. Боятся, видимо. Я догадался. Только две из шести получали явное удовольствие от поездки к нам на «дачу». Натура у них такая. Сущность блядская. Остальные четыре девушки просто терпеливо отбывали номер, изо всех сил стараясь улыбаться. Как трудовую повинность.