Под чужим именем

– От клейма мне помог избавиться пять лет спустя один военный хирург. Врач от бога, скульптор с золотыми руками, избравший для своих произведений вместо глины и камня живые человеческие тела. Но это случилось гораздо позже. В моей следующей жизни… Всего их три. Первая закончилась встречей с тайваньской гейшей. Вторая началась той ночью, в подвале принадлежащего триаде дома на окраине Владивостока. И длилась без малого четыре года, промелькнувшие словно одно мгновение. Вся это время я словно плавал в густом тумане. Меня почти непрерывно держали под воздействием сильнейшего наркотика. Но он не сводил окончательно с ума и не сушил тело, как, например, опиум. Напротив. Я тренировался как одержимый, постоянно просил еды и послушно выполнял любые приказы Мао. В основном приходилось убивать приговоренных. Много. Очень много… В редкие моменты, когда действие наркотика слабело настолько, что возвращалось загнанное в глубины мозга мое собственное сознание, я впадал в жуткую депрессию, выл, скрипел зубами от отчаяния, до одури бил кулаками в стену, кусал до крови губы и думал о смерти как о счастливом избавлении. Но вскоре в моем сумрачном подвале появлялся кто-то из мило улыбающихся людей Мао с чашкой бесовского пойла, и я все мигом забывал – моя рука сама тянулась к дьявольскому напитку. А выпив, я снова становился послушным исполнителем чужой воли. Не чувствующим боли, голода и усталости в течение двух-трех суток. Закончив свое очередное черное дело, я долго спал. Когда просыпался – сразу начинал есть за десятерых… И так – по кругу, до бесконечности. Но всему на свете рано или поздно приходит конец. Мне повезло. В один из тех редких моментов, когда подавленное наркотиком сознание на несколько минут вернулось ко мне, я наконец-то впервые смог перебороть себя. Дождался принесенной жирным китайцем ежедневной чашки с дурью, одним ударом вбил его плоский нос в череп и, попутно поломав стулом еще двух решивших остановить меня бойцов с нунчаками, вырвался из дома на свободу… Добрался до кладбища отслуживших свой срок кораблей и забился в какую-то щель, словно мышь. Около недели я отлеживался в трюме старого, давно брошенного корабля, переживая чудовищные ломки, вздрагивая от малейшего шороха и слизывая конденсатную пресную воду с ржавых железных стен трюма. Когда стало чуть легче, я впервые задумался: куда идти и что делать? С точки зрения закона я – преступник. На мне столько крови, что вовек не отмыться. Ни при каких смягчающих обстоятельствах. К тому же, как быстро выяснилось, за время моего пребывания в наркотическом плену в раздираемой гражданской войной стране окончательно сменилась власть. Ее взяли большевики. У меня не было ни денег, ни дома, ни родных – ничего. Мать умерла два года назад. Только сандалии, грязная вонючая одежонка на давно не мытом теле и клеймо…

Леонид Иванович провел ладонью по левой стороне груди – там, где раньше была татуировка в виде дракона.

– И тогда я вдруг вспомнил о Свистуне. Своем старом дворовом приятеле Митьке Ермолаеве, еще в пацанские годы, классе в седьмом, плотно прибившемся к воровской братве да так с урками и оставшемся. Если мне удастся его найти, то, возможно, я смогу через Свистуна встретиться с кем-нибудь из авторитетных городских воров, рассказать ему свою историю и – главное! – предложить помощь в нанесении внезапного удара по глубоко окопавшимся во Владивостоке шанхайским бандитам. Для наших – я это знал точно – китайцы были словно кость в горле. Мне было о чем рассказать ворам. За годы рабства на Мао, даже находясь на положении бесправного наркомана-марионетки, я узнал о триаде столько, что при грамотно разработанном плане и серьезной силовой поддержке эта информация могла стоить узкоглазым слишком дорого. Так дорого, что от такого удара раскосые могли вообще не оправиться… Мой расчет был прост. Вряд ли Мао мог даже предположить, что, сбежав из подвала, я не только рискну остаться во Владивостоке, но и предложу свои услуги по изгнанию чужаков нашим, русским криминальным генералам. В тот момент я со всей остротой понял, что ничего на свете так сильно не желаю, как самолично порешить сломавшего мою жизнь проклятого старика и предоставить местным уркам реальный шанс порвать в клочья всю его раскосую кодлу! Так, чтобы кровью захлебнулись, обезьяны желтолицые!.. Когда стемнело, я выбрался из своего убежища и направился в город. В свой старый двор, где прошло мое детство.