Под чужим именем [Сборник litres]

— Как хорошо, что вы пришли. «Открытую книгу» прочли?

— Нет. Для меня это не просто книга…

— Что же вы замолчали? — спросила она и, взяв его под руку, повела за стеллажи с книгами. Здесь стояло старое, неизвестно как попавшее сюда, плюшевое кресло, стул и маленький круглый столик. Комов сел в кресло. Леночка, взобравшись с ногами на стул, подперла кулачками подбородок и выжидательно замерла. Он не видел ее глаз. Между ней и окном был книжный стеллаж, и скупой дневной свет, проникая через книги, ложился тенями, похожими на кружевные тени листвы.

— Для вас «это не просто книга», — напомнила она.

— Для меня это открытая дверь в не совсем мне понятный мир, — сказал Комов и пожалел было о сказанном, но Лена заметила:

— Если бы вы знали, как я ценю ваше мнение, Анатолий Сергеевич, ваше теплое, дружеское слово, вы бы смелее перешагнули порог этой двери.

«Опять литература», — с досадой подумал Комов и неожиданно, против своего желания, сказал:

— Мир ваш мне не совсем понятен не потому, что вы представляетесь мне загадочной, сложной натурой. Просто вы у своего порога сложили столько всякого литературного хлама, что за всем этим трудно увидеть и узнать вас — простую, хорошую русскую девушку.

— Я в этом не виновата. Родители мои были всегда заняты. Я рано выучилась читать, герои книг стали участниками моих детских игр, я привыкла мыслить языком литературных образов. Но разве вы когда-нибудь сомневались в моей искренности? — спросила Лена.

— Я и сейчас пришел для того, чтобы поговорить с вами без всяких литературных украшений, искренне и просто…

— Подождите, Анатолий Сергеевич, прежде скажу я, — перебила его Лена. — Я виновата перед вами… Я боролась со своим чувством. Мне казалось, что я сильная и легко справлюсь, но… — Леночка достала маленький батистовый платочек из рукава платья и вытерла глаза. — Если я расскажу вам правду, вы совсем, совсем перестанете меня уважать… Я все время думала, какая она? Красивая? Умная? Почему она сумела отнять у меня Геннадия? И вот, ну, как баба, как настоящая баба, я стояла на улице и ждала ее, эту женщину, чтобы увидеть и понять… Когда я увидела, мне хотелось вцепиться в ее крашеные волосы. Было стыдно этого желания, и в то же время я понимала — это жизнь, и ничего я не сумею сделать, потому что жизнь сильнее меня… По ночам я лежу и думаю о том, что они вместе, и сердце у меня останавливается от горя, а днем я говорю себе: я не люблю его, вот я какая сильная, умная… И никакая я не сильная… Глупая, слабая девчонка, и жизнь мне мстит за то, что я пыталась ее придумать… Я — человек, придумавший самого себя.

— Это звучит, как название «модного» романа, — заметил Комов.

— Вы можете шутить…

— А я не шучу.

— В последний раз, когда мы встретились, помните, там, за кладбищем, у ручья, я поняла… Мне стало так хорошо и тепло, словно вы…

Положив голову на согнутые в локтях руки, Лена замолчала. Найдя выключатель, Комов нажал кнопку, вспыхнула висящая на длинном шнуре сильная лампа без абажура. Резкий свет спугнул из углов комнаты тени. Комов взял Лену за локти и, приподняв над стулом, заглянул в ее глаза, зеленые, с сузившимися от яркого света зрачками, они выражали испуг и растерянность…

Комов понял все. Он вышел из библиотеки и закрыл за собой дверь.

Ветер затих. Облака поднялись выше, и в редких просветах была видна слепящая голубизна неба. Из больших репродукторов, укрепленных на столбах, лилась торжественная, широкая музыка. Комов прислушался и узнал «Первый квартет» Чайковского. Горечи в душе не было. Признание Лены не застало его врасплох. Медленно он пошел по направлению к дому офицерского состава.

Из окна второго этажа его увидел командир эскадрильи Толчин и спросил:

— Анатолий Сергеевич, к нам?

— И к вам, — ответил Комов. — Зайду в офицерское общежитие, а после поднимусь наверх.

Астахов лежал на кровати в рубашке с распущенным галстуком, тужурка его висела здесь же на спинке стула. В комнате было неприбрано и душно.

Комов поздоровался, подошел к окну и распахнул его. Вместе с воздухом в комнату ворвались заключительные аккорды квартета. Когда он повернулся от окна, Астахов уже в тужурке выжидательно стоял у стола. Он осунулся и побледнел. Это бросалось в глаза.

— Вы в форме, а я как раз хотел снять тужурку, жарко. Поговорим, Астахов, без чинов. — Комов снял тужурку, повесил ее на спинку стула, сел и закурил. — Ничего, что я курю?

— Пожалуйста. — Астахов был насторожен.

— Я думаю, что никакого душевного разговора, Астахов, у нас с вами не получится до тех пор, пока мы не уберем с нашего пути одно недоразумение. Быть может, это вам покажется странным, но виновником недоразумения являетесь вы сами. Если бы мне передал нечто подобное человек, достойный даже большего доверия, чем лейтенант Евсюков, я прежде всего оградил бы репутацию девушки от пошлой и грязной сплетни. Вы, Астахов, этого не сделали, забыв о собственном достоинстве и офицерской чести.

Едва сдерживая себя, Астахов закусил губу и, словно обессилев, прислонился к стене.