Под чужим именем

— Капитан не виноват, — вмешался входивший Горбунов. — Я не разрешил вас будить. Вам предстоит нелегкая ночь, и не хотелось нарушать ваш отдых. У меня к вам, Сергей Васильевич, дело.

— Прошу, заходите, садитесь, — предложил Каширин.

— Знаю, что времени у вас мало, поэтому перейду прямо к делу, — сказал Горбунов, усаживаясь в кресло. — Сегодня вечером был у меня Кузовлев-средний. Надо сказать, что на одном из наших заводов работает целая династия Кузовлевых: дед, сын и два внука. Все они знатные люди, застрельщики большинства передовых начинаний, а средний Кузовлев, Борис Федорович, даже лауреат Сталинской премии. Говорю это вам к тому, чтобы вы поняли, что все то, что исходит от династии Кузовлевых, действительно заслуживает внимания — это почти всегда замечательные ростки нового. Та самая Таня, которую тридцатого апреля сбил на шоссе водитель машины 10–88, это четвертое поколение, любимица всей многочисленной семьи Кузовлевых. Вам, очевидно, понятно, какое настроение было в этой семье, начиная с тридцатого апреля?

— Представляю себе, — заметил Каширин. — Сегодня шофер Елагин был у Кузовлевых. Уже через час Пелагея Ивановна Кузовлева пошла к Варе Елагиной в родильный дом, принесла ей вино и мандарины, а вечером пришел ко мне и сам Борис Федорович. Саша Елагин был солдатом, говорит Кузовлев, хорошо воевал, награжден медалями солдатской славы, вернулся домой, честно и хорошо работал, совершил ошибку, но глубоко осознал ее и искренне раскаялся. Нельзя ли учесть все это и сохранить человека? Он так и сказал: «Человек — это самое дорогое, самое ценное, что есть в жизни».

— Ошибка Саши Елагина не исчерпывается случаем на шоссе тридцатого апреля. Эта ошибка, как вам известно, Роман Тимофеевич, привела к более серьезным последствиям, — возразил Каширин.

— Знаю, поэтому я и пришел к вам, Сергей Васильевич. Не собираюсь оказывать давление на вашу точку зрения, но прошу учесть, что к ходатайству Кузовлевых и я присоединяю свой голос. Разумеется, шофер Елагин должен понести наказание, но в каждом отдельном случае, определяя величину преступления и степень наказания, мне думается, мы должны руководствоваться соображениями гуманизма, нашего советского, горьковского гуманизма, утверждающего Человека с большой буквы.

А в это время Саша Елагин, судьба которого в какой-то мере решалась в этой беседе, вернулся домой. Он зажег свет, взял полотенце, вышел в сени и хотел было умыться, как вдруг в окно постучали. Удивляясь тому, кто бы это мог быть, Елагин открыл дверь: на пороге, держа за спиной руки, стояла соседка.

— Ну что, как Варя? — спросила она.

— Сын! Родила мне сына!! Будет теперь у нас Ленька! Леонид Александрович Елагин! — с гордостью сказал он.

Соседка поздравила его и рассказала о том, что два раза приходил Гуляев поздравить с новорожденным и, не застав его, оставил бутылку шампанского.

Елагин легко отстранил соседку в сторону и, взяв бутылку за горлышко, как берет боец в руки гранату перед решительной схваткой, оставив открытой дверь своего дома, быстро исчез в темноте.

Елагин шел, и мысли одна за другой поднимались из глубины его сознания, нагромождаясь одна на другую, как громоздится лед в половодье на широкой, могучей реке.

Почему теперь, именно теперь, когда жена ему подарила сына, когда в его дом вошло большое, настоящее счастье, он должен пожертвовать всем, подвергнуть себя и свою семью позору и лишениям?! Он ясно представлял себе суд, глаза своей жены, полные слез. В нем поднимался и рос гнев. Тут только он заметил бутылку в своей руке. Эту бутылку принес ему Гуляев!

— Гадина! — крикнул Елагин и, разбив бутылку о столб, почувствовал резкую боль в руке. Осколки впились в его ладонь, и эта физическая боль дала ясное направление его гневу: Гуляев, вот кто виновник его несчастий, вот кто толкнул его на путь лжи и обмана! И во имя чего? Девочка жива, здорова, а он два месяца, мучимый укорами своей совести, не находил себе места!

Так, в полном смятении, медленно, шаг за шагом он поднимался по Обозной улице на Зеленую Горку, и с каждой минутой его гнев нарастал и ширился.

Каширин остановил машину, за квартал не доезжая дома. Здесь их уже поджидала другая машина и в ней четыре человека. Наблюдающий за домом доложил, что Гуляев вернулся в 22 часа 20 минут и с тех пор из дома не выходил.

Поднялся сильный ветер, он точно сорвался с цепи. Зашумели деревья, в просветы туч, побежавших по небу, проглянула луна, по реке покатились белые барашки волн, и первые крупные капли дождя упали на землю. Стало сразу легче дышать.

Никитин расставил людей, вместе с полковником и капитаном подошел к дому и постучал в дверь.

Едва заметная, узкая щель света на мезонине мгновенно погасла. Наступила продолжительная пауза, в доме не было слышно никакого движения.

Никитин постучал вновь. После долгого ожидания они услышали, как открылась внутренняя дверь, раздались тихие шаркающие шаги, и Бодягина испуганно спросила:

— Кто там?

— Анитра Лукьяновна, откройте, к вам по делу! — ответил ей капитан Гаев.