Под чужим знаменем

Кольцов осторожно развернул бумагу, извлеченную из пакета, прочитал:

«Совершенно секретно!

Командующему Добровольческой армией Его Превосходительству генерал-лейтенанту В. 3. Ковалевскому.

Ставлю Вас в известность, что окруженные в районе Одессы и Николаева три большевистские дивизии – 45, 47 и 58-я – приказом командования 12-й армии образованы в Южную группу войск (командующий И. Якир, нач. штаба А. Немитц).

Командование Южной группы издало приказ о боевом переходе всех наличествующих войск на север, с тем чтобы прорывом на Умань, Фастов, Житомир вырваться из окружения и тем самым избежать разгрома.

Предлагаю Вам незамедлительно принять самые энергичные меры к тому, чтобы остановить и уничтожить противника. Часть пути Южная группа большевистских войск будет двигаться по территории (Христиновка, Умань), которую контролируют в настоящее время войска С. Петлюры. Полагаю, что для разгрома Южной группы войск красных хороши все средства, даже временный тактический союз с С. Петлюрой, если таковой возможен.

Деникин».

Прочтя, Кольцов вложил письмо обратно в пакет и, прислушиваясь к разговору Микки по телефону, стал осторожно зашнуровывать его. Снова подогрев сургуч, осторожно поправил печать.

«Если Деникин сумеет соединиться с Петлюрой, Южной группе войск некуда будет податься, – пронеслось в мозгу у Кольцова, – тогда красные войска очутятся между молотом и наковальней. А это – гибель…»

– Ну а князь что?.. Ну-ну!.. Что вы говорите?! – все еще продолжал увлеченно допрашивать телефонную трубку Микки, когда Кольцов вынес в кабинет командующего два бокала дымящегося глинтвейна.

Микки благодарно принял бокал и отвел в сторону телефонную трубку.

– Я расскажу вам, Павел Андреевич, потрясающую новость! Князь Асланов подрался вчера в «Буффе» из-за приезжей певички… и – как вы думаете! – с кем?..

– Потом расскажете, – скупо бросил Кольцов. – Хочу успеть в театр к разъезду.

И он успел. В ложу вошел, когда госпожа Дольская – Кармен – пела свою заключительную арию. Потом пел Хозе.

Юре показалось, что Хозе чем-то похож на Семена Алексеевича – такой же невысокий и крепкий, и у него так же была разорвана рубаха. А когда появилась на сцене стража и стала уводить Хозе, он тоже пошел сутулясь и даже так же волоча ногу, как вчера на Екатеринославской Семен Алексеевич.

С тех пор как Юра увидел на улице в толпе пленных красноармейцев Красильникова, он не переставал думать о том, что обязан помочь этому человеку. Юра понимал, что чекист Красильников принадлежал к враждебному лагерю красных, из-за которых рухнула вся прежняя Юрина жизнь, погибли отец и мама. Все это так, но… Но Юра, выросший на романтической литературе, считал себя человеком чести. Красильников был неизменно добр к нему, спас ему жизнь. Теперь он сам оказался в беде, и ему нужна помощь. Но как, чем ему помочь? Юра несколько раз порывался поговорить с Кольцовым, но все не мог выбрать подходящий момент. Конечно, Кольцов не всесилен, но он мог что-нибудь посоветовать, подсказать.

Замерли последние аккорды музыки, все вокруг задвигались, зааплодировали.

Ковалевский, все еще глядя на сцену, спросил Юру:

– Ну как, лейб-гвардия, понравилось?.. Когда-то я слушал госпожу Дольскую в Петербурге. Ах, как она тогда пела!..

Лицо у Владимира Зеноновича было размягченное, какое-то домашнее, и Юра подумал… Ну конечно, как он раньше не догадался: вот кто может помочь – Владимир Зенонович! Нужно попросить его. Быстро что-то придумать, потому что правду сказать нельзя. И попросить…

– Владимир Зенонович! – прошептал Юра. – У меня к вам просьба.

– Какая, Юра? – отечески склонился к нему Ковалевский, не в силах еще отрешиться от власти только что отзвучавшей музыки.

– Пожалуйста, распорядитесь освободить одного пленного красноармейца, – уже настойчивее произнес Юра. – Я видел, его вели вчера по улице.

Ковалевский неохотно оторвал взгляд от сцены, где раскрасневшаяся от радостного успеха Дольская посылала в зрительный зал воздушные поцелуи, и удивленно уставился на Юру.

– Откуда у тебя такая блажь? И почему его надо освобождать?