Под чужим знаменем

Сидя здесь, в теплой и чистой квартире, Юра испытывал странное чувство раздвоенности. Оно возникло у него еще в дороге, когда он добирался до Киева, когда ехал в тамбурах, на подножках и даже в «собачьем ящике» классного вагона. В «собачий ящик» он забрался в Екатеринославе и, измученный всем пережитым, проспал почти до Киева. Проснувшись, стал взбалмошно вспоминать – и не мог поверить, что все происшедшее случилось именно с ним. Тот, прежний Юра Львов, книжник и неуемный фантазер, беспомощный в обычной жизни, словно бы остался навсегда там, в пустынной степи, у маленького земляного холмика. С ним просто не могло произойти ничего такого, что произошло с другим Юрой Львовым, который бесстрашно шел через ночную степь, блуждал по безлюдному лесу, сумел убежать из Чека, научился на ходу цепляться за поручни уходящих вагонов, прятаться от железнодорожной охраны… Но ведь все это было. Было!

Первый Юра со слезами рассказывал Ксении Аристарховне и Викентию Павловичу об их жизни под Таганрогом, о поезде, о болезни и смерти мамы. Другой же не удержался, стал громко и даже немного хвастливо рассказывать о своих приключениях после того, как он остался один.

Выслушав рассказ Юры о драке на Собачьей тропе, Викентий Павлович обернулся к жене:

– Я так понимаю, Юрий принял сегодня боевое крещение! Все правильно, надо бить!.. Надеюсь, ты не посрамил фамилию?! – патетически воскликнул он.

– Я ему сильно надавал! – засветился от похвалы Юра и добавил: – Приемом джиу-джитсу… вот этим… знаете…

– Молодец! Хвалю! Начинай с малого, с малых большевиков! – заулыбался собственной остроте Викентий Павлович.

– А я и в Чека был. У красных. – Юра хотел преподнести это особенно эффектно, как самое сенсационное в пережитом, но вдруг вспомнилось буднично-усталое лицо Фролова, красные от бессонницы глаза – и голос его помимо воли упал чуть ли не до шепота: – Правда, был в Чека…

Ксения Аристарховна всплеснула руками, брови страдальчески надломились, а Сперанский близко заглянул Юре в лицо и укоризненно покачал головой:

– Ну, это уж ты, братец, сочиняешь! – А сам горестно подумал: «Такое ныне время, должно быть, когда и мальчишки гордятся тем, что в меру сил своих принимают участие в борьбе. Слишком быстро взрослеют сердца».

Юра же, задетый тем, что ему не верят, стал запальчиво рассказывать:

– Схватили они меня и – к самому главному. А тот и говорит: ты шпион!

– А ты? – скептически спросил Викентий Павлович.

– А я?.. А я ка-ак прыгну! И – на улицу! И – через забор! – Теперь Юра опять рассказывал громко, даже залихватски и, чувствуя себя необыкновенно смелым и ловким, суматошно размахивал руками. – А потом по улице… по огородам… Стрельба подняла-ась!

И тут Юра запнулся, вспомнив, что ниоткуда он не прыгал, что из Чека его выпустили и никто за ним не гнался. А еще он вспомнил Семена Алексеевича и то, как внимательно моряк отнесся к нему и на батарее, и позже, когда они ехали в Очеретино. Ему стало немного стыдно за свое хвастовство, и он смущенно поправился:

– Нет, стрельбы, кажется, не было… потому что… никто за мной не гнался.

– Это уже детали. – Сперанский по-отечески взъерошил Юре волосы. – Главное, что ты достойно выдержал экзамен на мужество. – И затем торжественно добавил: – Отменнейший молодец! Гвардия! Весь в отца!

Несколько мгновений они сидели молча, постепенно привыкая друг к другу. Потом Юра поднял глаза на дядю:

– А вы, Викентий Павлович?

– Что – я?

– Вы ведь тоже, как и папа, офицер. Почему вы не воюете?

Сперанский как-то со значением рассмеялся, потрепав Юру по щекам.

– Резонно… резонный вопрос! – Он поколебался, словно советуясь сам с собою о чем-то таинственном и важном, и наконец произнес. – Потом узнаешь… Позже!.. Да-да, несколько позже! – Викентий Павлович прошелся раз-другой по комнате, снова присел возле Юры, положил ему руку на плечо и наигранно-виноватым голосом продолжил: – Время… трудное и сложное в данный момент время, Юрий. И ты должен нам с тетей Ксеней помогать. Договорились? Мне сейчас ходить по городу, так сказать, небезопасно. Ну знаешь, облавы там, проверки документов, да мало ли что… Поэтому за продуктами и по разным хозяйственным делам будешь ходить ты!

– Я? Я с удовольствием, Викентий Павлович! – с готовностью согласился Юра.

– Ну, зачем же… – попыталась было вмешаться в этот разговор Ксения Аристарховна, но не договорила – Сперанский пресек ее попытку взглядом, многозначительным и строгим.

Глава седьмая

В обитом желтым шелком салон-вагоне командующего Добровольческой армией находились трое: сам хозяин, полковник Щукин и полковник Львов, тщательно выбритый, в хорошо подогнанной армейской форме.

– Я про себя уже крестное знамение сотворил, думал, как достойно смерть принять, – рассказывал Львов о недавно пережитом. – И право же, о таких избавлениях от смерти я в юности читал в плохих романах…

– Судьба, – улыбнулся Ковалевский.

– Случай, Владимир Зенонович. А может, и судьба, которая явилась на этот раз в облике капитана Кольцова. Если бы не он, не его хладнокровие и отчаянная храбрость… все было бы совсем иначе!