Под чужим знаменем

– Ах, честное слово, мне, право, неловко. Вы уделяете моей скромной персоне так много внимания. А мне нечего вам рассказать. Вот и при обыске – ничего. Видимо, ваши сотрудники перестарались. Но… как говорится… лес рубят – щепки летят… Я понимаю.

Лацис терпеливо выслушал эту длинную тираду, внимательно глядя на Сперанского, не принимая его льстивой улыбки. Он знал: такие улыбки – от желания спрятать страх.

– Странно, – все так же холодно проговорил Лацис. – У вас ведь было время подумать, собраться с мыслями…

Сперанский аккуратно погасил окурок, равнодушно согнал с лица приветливую улыбку и – на ее место выпустил недоумение.

– Вы, вероятно, ждете от меня какого-то заявления, но я даже приблизительно не могу представить, о чем бы вы хотели от меня услышать!.. – уклончиво ответил Сперанский и притворно вздохнул.

– О чем? – Лацис обернулся к Красильникову, тихо, но так, чтобы слышал Сперанский, сказал: – Прикажите ввести арестованного.

Сперанский медленно перевел взгляд с дверей, за которыми скрылся Красильников, на Лациса. Лацис увидел, как на мгновение губы Сперанского, до этого опущенные в обиженном выражении, дрогнули, в глазах вспыхнула тревога. Было видно, как Сперанский озаботился и теперь тщетно силился угадать, что его ожидает. Они какое-то время пристально смотрели друг на друга: один – тупо, излучая ненависть, другой – спокойно, – два врага, разделенные столом, хорошо сознающие, что борьба еще не окончена. И оба готовились к этому последнему поединку. Под пристальным взглядом Лациса Сперанский попытался овладеть собой и даже снова вернуть улыбку. Но она получилась странной, потерянной, вымученной.

Два красноармейца ввели в кабинет Бинского. Он расслабленно встал посреди кабинета и устремил взгляд куда-то в сторону, в окно.

На лице Викентия Павловича отразилось вначале смятение, а затем растерянность и неподдельный испуг. Он приложил немало усилий, чтобы вновь взять себя в руки.

– Скажите, Сперанский, вы знаете этого человека? – спросил Лацис. Голос у него сейчас был ровный, без всяких оттенков.

Викентий Павлович долго, гипнотизирующе смотрел на Бинского, но взгляда его так и не поймал. Пауза явно затянулась, и, сознавая это, Сперанский досадливо поморщился и бросил:

– Не имею чести… Первый раз вижу.

– А вы? – Лацис повернулся к Бинскому. – Вы знакомы с этим человеком?

– Да. Это Викентий Павлович Сперанский, – сдавленным голосом неохотно выдавил из себя Бинский, он по-прежнему упорно старался смотреть в окно. – Я его хорошо знаю.

– Откуда? – спросил Лацис, исподволь наблюдая за реакцией Сперанского.

– Я уже дал показания. Викентий Павлович являлся одним из руководителей Киевского центра, некоторые задания я получал непосредственно от него, – четко, словно зачитывая по бумажке, отбубнил Бинский.

– Какие же это задания?

Сперанский не выдержал, нервно передернулся и зло посмотрел на Бинского: уж от кого, от кого, но от Бинского он не ожидал такого позорного малодушия.

– Шкуру спасаете, Бинский? Боюсь, что это вам не поможет! – сквозь зубы процедил Викентий Павлович и обернулся к Лацису: – Прикажите увести эту дрянь. Я все сам расскажу.

Обессилев оттого, что все рухнуло и что теперь нужно самому подороже продать сведения, Сперанский проводил Бинского тяжелым взглядом решившегося на все человека, но еще долго сидел, низко опустив голову, боясь заговорить и услышать звук своего голоса. Но вот он выпрямился на стуле и бросил:

– Пишите!..

Молоденький чекист, сидевший незаметно в углу, приготовился стенографировать.

– Да-да, пишите! – медленно повторил Сперанский. Он, видимо, никак не мог примириться с мыслью, что все проиграно, все кончилось. Но нужно было перешагнуть через это.

Лацис смотрел на него. Терпеливо ждал.

– Еще до вооруженного восстания, – тихо заговорил Сперанский, – мы предполагали активизировать нашу деятельность и провести в городе ряд крупных диверсий…

* * *

Это была трудная ночь.

Задолго до рассвета десятки автомобилей, срочно мобилизованных на ликвидацию контрреволюционного заговора, разъехались в разные концы города. Вместе с чекистами в операции участвовали поднятые по тревоге красноармейцы гарнизона.

Арестовывать бразильского консула графа Пирро по понятным причинам поехал сам Лацис. Предъявив обвинения, он вручил ему ордер на обыск. Консул занервничал, стал ссылаться на дипломатический иммунитет, настаивал на том, чтобы его сейчас же, ночью, представили членам правительства Украины.

– Это попрание всех международных норм! Это неслышимое… простите, неслыханное дикарство! – кричал он, успевая, однако, настороженно рассматривать чекистов. – Мое правительство доведет этот факт до сведения мировой общественности.

– Приступайте к обыску! – не обращая внимания на угрозы, спокойно сказал Лацис..

– Постойте! – воскликнул с отчаянием граф. – Хочу предупредить, что, даже если вы ничего не найдете, – а в этом я уверен! – я все равно сообщу об этом неслышимом… простите, неслыханном произволе своему правительству. И вашему тоже.