Под чужим знаменем

Щукин почувствовал незнакомую прежде ватную слабость во всем теле: он был постоянно готов к самым неожиданным ситуациям, только не к этому, не к встрече с лазутчиком красных вот так впрямую, в штабе! Это же катастрофа. Именно катастрофа… В последнее время Николай Николаевич уже дважды сообщал, что, по его предположениям, некоторые оперативные сводки Добровольческой становятся известными в штабе красных. Однако Щукин решительно отвергал эти предположения как не имеющие под собой почвы. Но теперь?.. Полковник вытер пот со лба. Теперь-то как? Кому верить? Кому доверять?

– В приемную командующего могли просочиться сведения о ювелире, – предположил Осипов, присвоив себе прежнюю настороженность Щукина к Кольцову.

Щукин вспомнил о своем разговоре один на один с командующим – тот, не читая и даже не поинтересовавшись фамилией ювелира, подписал письмо.

– Нет, не могли! – Полковник отошел к зашторенному окну. «А ведь у меня нет другого выхода, как немедленно начать проверку офицеров штаба, – с внезапной бессильной горечью подумал он. – Проверку тщательную и строгую».

Утром следующего дня полковник Щукин стремительно прошел через приемную командующего, но прежде чем войти в кабинет, коротко бросил Кольцову:

– В ближайший час Владимир Зенонович будет занят. Никого не впускать, ни о ком не докладывать!.. Ни о ком!

Микки взглянул многозначительно: что-то случилось. Кольцов тоже отметил это про себя. Медленно, с немало стоящим ему спокойствием он собрал бумаги, разложенные на столе, не спеша направился к выходу. Поймав вопросительный взгляд Микки, сказал:

– Понадоблюсь – я у телеграфистов.

Со скучающим видом он прошел в аппаратную, спросил у дежурного офицера связи:

– Ничего срочного?

– Пока нет, Павел Андреевич, – ответил тот, не отрывая взгляда от телеграфной ленты.

– Я попозже еще загляну, – сказал Кольцов и вышел, оставив позади себя торопливый стук телеграфных аппаратов и тонкий писк морзянки. Скользнул в сумеречный тупиковый коридорчик. Затаив дыхание, несколько секунд прислушивался. На ощупь нашел знакомую дверцу и оказался в заваленной старой рухлядью комнатке. Замер.

– Ни одну из этих операций осуществить не успели, – донесся сверху, из кабинета командующего, сухой и ровный голос Щукина. – По имеющимся у меня данным, чекисты одновременно арестовали почти всех руководителей Киевского центра.

Наступила пауза, во время которой Кольцов слышал звук шаркающих шагов Ковалевского, и затем донесся его глуховатый голос:

– Продолжайте!

– Большие потери и среди личного состава Центра… – четко докладывал Щукин. – Впрочем, это уже не имеет значения – чекисты ликвидировали все склады оружия и боеприпасов. Так что в случае чего все равно вооружать людей практически нечем.

– Значит, рассчитывать на помощь Киевского центра не следует? – прозвучал издалека голос командующего. Видимо, он стоял в дальнем углу кабинета. – Так я должен понимать ваше сообщение?

– Да, Владимир Зенонович, – негромко сказал Щукин, и стул под ним заскрипел.

Разговор оборвался.

Кольцов мысленно представил себе Ковалевского: он, как обычно, смотрит на карту, вобрав в плечи большую седую голову, странно похожий на попавшую на свет сову. Молчание затянулось. Казалось, Ковалевский забыл о Щукине либо Щукин уже бесшумно вышел.

– Как Николай Николаевич? – глухо спросил наконец Ковалевский.

Послышался уверенный голос Щукина:

– Цел и невредим… Он-то и сообщил о разгроме Киевского центра…

– Слава Богу… Слава Богу… – с некоторым облегчением вздохнул Ковалевский, прошаркал по кабинету к столу и затем снова туда, к стене, где карта. Голос его зазвучал тверже и громче: – Киев – крепкий орешек. Я надеялся раскусить его малой кровью с помощью Киевского центра. Но… без карт Киевского укрепрайона мы уложим у стен Киева всю армию. И сами сложим головы. И вы, и я…

– Вы хотите сказать… – с несвойственной ему нерешительностью начал Щукин.

– Да-да, нужны карты! – резко сказал Ковалевский, и опять Кольцов слышал только, как поскрипывал под Щукиным стул, как мягко шаркали по полу сапоги Ковалевского, а в окнах тихо позвякивали от ветра стекла.

Переступив с ноги на ногу, Кольцов обернулся к двери, упорно прислушиваясь к звукам в коридоре. Но там было по-прежнему тихо.

Казалось, все силы его, все нервы были натянуты до предела, каждый звук, каждый шорох держали его в непрестанном напряжении. Риск был чрезвычайно велик. Если бы кто-нибудь увидел его здесь, ничего другого не оставалось, как бежать. Бежать, когда только-только с таким трудом наладил работу, только начал приносить пользу…

А там, наверху, в кабинете командующего, снова откашлявшись, заговорил полковник Щукин, заговорил убежденно, с напором, торопливо, словно боясь, что его до конца не дослушают:

– Это слишком рискованная операция, Владимир Зенонович. Это почти немыслимая операция!

– На войне как на войне, полковник, – возразил Ковалевский. – Я так думаю, что эта операция по плечу Николаю Николаевичу?