«Под этим небом черной неизбежности…»

Сквозь петербургский мрак и петербургский снег
Один, как и всегда, проходит человек.

По самые глаза наставил воротник
И медленно идет, сутулясь, как старик.

А город спит. И на замках дома.
Лишь вечер сходит в улицах с ума,

Как окаянный грешник воет он
В разбегах Монферрановых колонн,

Причитывает, стонет и свистит.
От холода растрескался гранит.

И, словно вспугнутая серая сова,
Метется незамерзшая Нева.

Как будто слыша в буре тайный знак,
Сквозь петербургский снег и петербургский мрак:

Он видит — Медный Всадник на скале
Как призрак мчится в мутно-вьюжной мгле.

Как страшный зрак неведомой судьбы,
Россию Петр сам вздернул на дыбы

И бросил в смуту, в этот вьюжный мрак,
Где дьявольский хлобыщет красный флаг.

«Гуляет ветер, порхает снег,
Идут двенадцать человек…

В зубах цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!..»

Метель. Метель. Безлюдье и мороз.
А рядом — оборотень, не Христос!

Свободой тайной больше не вздохнуть,
Уйти, уйти. Последний страшный путь!

С усильем выпрямившись во весь рост,
Он слышит революции норд-ост,

Что, смешиваясь с зовом прошлых лет,
Творит из музыки невыносимый бред.

И полумертвый, скорбный человек
Идет, идет сквозь петербургский снег,

Вдоль опозоренных дворцов и колоннад,
Чтоб не вернуться в этот мир назад.

1922—1942

«Осень. Петербург. Музыка…»

Осень. Петербург. Музыка.
Вечереющая Нева. Строфы Блока.
Гордый профиль Ахматовой.

Последнее головокруженье.
Легкий золотой локон.
Последняя мелодия Грига.

Скудное золото Летнего Сада.
На вокзале несколько слов
И тяжелая, осенняя роза.

1921

«Ахматова, Блок, Гумилев, Мандельштам…»

Ахматова, Блок, Гумилев, Мандельштам…
Сожженные годы. Сожженные люди.
Серебряный век начинается там,
А век золотой? Не мечтанье ль о чуде?

Какие стихи и какие слова!
Полет лихача по снегам голубеющим.
Кровавый закат отражала Нева…
Теперь только ветер, забвением веющий.

1922—1952

«Это розы плакучей…»

Так мне хочется, чтобы
Появиться могли —
Голубые сугробы
С Петербургом вдали.

Анна Ахматова