Под флагом цвета крови и свободы

В трюме, как всегда, было темно, грязно и душно. Эдвард сосредоточенно скреб заплеванные ступени лестницы, стараясь не думать об обеде, сейчас жадно поглощаемом остальными матросами. Неимоверно хотелось наведаться к заветной бочке рома с собственноручно им просверленным отверстием в днище, но на этой неделе он уже дважды попадался возле него – не стоило лишний раз испытывать терпение боцмана. Мистер Макферсон, правда, был довольно снисходителен к бывшему офицеру – или, во всяком случае, не ставил своей целью унижать его по любому поводу – однако выгораживать его перед капитаном явно бы не стал. Снова оказаться на улице без работы и гроша в кармане Эдварду не хотелось.

Вылив за борт ведро грязной воды и зачерпнув новой, он отправился ещё раз протереть все насухо и был неприятно удивлены, застав на лестнице ту самую девушку, которую они подобрали неделю назад. Все ещё болезненно худая, с почти закрытым темными волосами лицом и бессильно сгорбленными плечами, в чужой одежде, висевшей на ней мешком, она на мгновение пробудила в нем давно забытое чувство жалости и желание помочь. Но, переведя взгляд ниже, на запыленные носы ее сапог, Дойли вновь ощутил привычное раздражение.

– Извините, мисс, вы не могли бы отойти в сторону? Я вообще-то только что здесь помыл, – глухо буркнул он, вновь берясь за тряпку.

Глаза девушки неожиданно сверкнули злым огнем:

– Только что помыл, говоришь? Да в таком хлеву разве что свиней держать! Тут все переделывать надо…

– Отойдите, пожалуйста, в сторону! – вспыхнув, повторил Эдвард. Слова девушки, тем более что были справедливы, неприятно задели его, но ей явно оказалось этого мало:

– Отойти?! Да ты кто такой, чтобы указывать мне? Сперва научись мыть полы как следует, чтобы другим не приходилось вечно все доделывать за тебя! Я здесь всего неделю, а уже наслышана о твоих подвигах. Вор, пьяница и лентяй, которого здесь Бог весть почему из милости здесь держат!.. – со слезами выкрикнула она и, грубо толкнув его плечом, выбежала на палубу. Эдвард, с трудом сдержавшись, чтобы не крикнуть ей вслед что-нибудь в тон, размашисто вытер лестницу ещё раз, трясущимися руками выжал тряпку, постоял немного, затем швырнул ее в ведро и тоже кинулся наверх.

Смутное предчувствие беды, после того, как он начал пить, заменившее ему прежнюю способность просчитывать все происходящее наперед, не подвело его: на пустой в обеденный час палубе, не считая дремавшего в «вороньем гнезде» вперёд смотрящего, не было ни души, чтобы остановить девушку, уже забравшуюся на планшир по правому борту. Эдвард не видел ее лица, но во всей ее фигуре ему почудилось что-то болезненно настороженное, отчаянное, готовое к самому страшному исходу. Внезапно она выпрямилась и протянула руки вперёд, всем телом подавшись за борт.

Дойли и сам не понял, как в его ослабевшем, разбитом теле взялись ловкость и сила, даже большие, чем в лучшие времена – но через секунду он обнаружил, что оказался рядом с девушкой и крепко удерживал ее извивающееся тело, одновременно пытаясь затащить ее обратно на борт.

– Пусти… Пусти меня! Господи, Господи, не могу больше!.. Ради Бога, пусти… – словно в бреду, твердила она, царапая его пальцы острыми ногтями и бессильно запрокидывая голову ему на плечо. – Не могу я, слышишь? Отпусти…

– Нельзя, нельзя, мисс… сеньорита! – наугад выпалил Дойли, впервые заглянув прямо в ее черные глаза, и понял, что угадал. Пользуясь ее секундным замешательством, он выдохнул: – Как вас зовут?

– Эрнеста. Эрнеста Морено, – хрипло ответила она, в забытьи покорно позволив вновь опустить себя на палубу и до боли вцепившись в плечи только что спасшего ее мужчины – стоять ей все ещё было сложно. Эдвард поморщился, но отталкивать ее не стал и даже сам на всякий случай придержал ее за талию – мало ли что ещё придет в голову этой несчастной.

– Сеньорита Эрнеста, нельзя умирать. Я пробовал, знаю. Вот увидите, все ещё может измениться к лучшему… Я понимаю, как вам сейчас одиноко и больно, но так нельзя. Нельзя, понимаете? Надо… надо жить, даже если совсем все плохо, – собственные слова показались ему неимоверно фальшивыми, и, взглянув в напряжённое, но открытое лицо девушки, он неожиданно спросил именно то, что хотел узнать: – Тот мужчина на острове – это был ваш муж?

– Нет, – глухо ответила она, отвернувшись и долгим, полным муки взглядом впиваясь в залитую солнцем морскую гладь. – Это был мой друг. Лучший друг. Нас с ним обвинили в сговоре с испанцами и оставили на том острове умирать.

– Мне жаль. Извините, – пробормотал Эдвард, опуская голову – собственный вопрос показался ему неимоверно пошлым и глупым. Эрнеста вдруг спросила, по–прежнему не глядя на него:

– Зачем ты это сделал?

– Что именно? – не понял Эдвард.

– Я ведь оскорбила тебя. Разве не логичным было бы хотеть моей смерти? – просто ответила девушка. Голос ее вдруг стал почти мертвенно спокойным. – Особенно после того, что ты сделал. Я помню, – с горькой усмешкой пояснила она. – Помню то, что случилось в воде и потом – в лодке. Это ведь ты отправился хоронить его?