Под флагом цвета крови и свободы

– Это моя вина, – хрипло повторил уже в третий раз за сегодня эту фразу Джек. Эдвард остановился, замер на мгновение и всем корпусом повернулся к нему.

– Ты?.. – только и смог выговорить он, вложив в это слово все свои мысли и чувства. И Рэдфорд, едва сознавая, что делает, почему-то принялся лихорадочно объяснять:

– Она защищала меня. Осталась на том корабле в последнюю минуту, хотела узнать, где ее родители… Генри погиб, – прибавил он изменившимся, срывающимся голосом, однако Дойли нисколько не посочувствовал его горю: пристальным до странности взглядом впившись в лицо Джека, несколько секунд он слушал его молча, а затем вдруг рванулся вперед, с силой хватая его за грудки одной рукой, а второй вцепившись в рукоять своей шпаги. Выдернуть ее из ножен он не смог лишь потому, что тот самый светловолосый юноша мгновенно очутился между ними, отталкивая Дойли назад и крепко держа при этом за запястья. Еще двое его людей помогали, вцепившись в локти и плечи Дойли; но даже так тоже подбежавшим пиратам едва удалось вырвать из его хватки почти не сопротивлявшегося Рэдфорда.

– Ты, – хрипел ему в лицо с самой настоящей, звериной ненавистью бывший офицер, – если бы не ты и тот смазливый выродок, она бы теперь была жива, говоришь? Лучше б ты сам издох тысячу раз! Ни одна живая душа и не заплакала бы по тебе!.. Лучше бы я повесил тебя еще в день нашей первой встречи! Не держите меня, не держите, – рычал он в бессильной ярости, должно быть, даже не сознавая, что именно из–за нее и не может освободиться: Мэрфи и его люди держали крепко, уверенно, но Дойли хватило бы сил вырваться, не дергайся он в их руках столь беспорядочно и отчаянно.

– Отпустите меня! Отпустите, я сам… сам… – выговорил он наконец, приходя в себя и высвобождаясь из чужой цепкой хватки. Голова кружилась так, что Эдвард едва мог различить чужие обеспокоенные и враждебные лица вокруг. Джек Рэдфорд все еще стоял близко – слишком близко, и Дойли мог бы снова кинуться на него; но сил на это у него не осталось. Все они ушли на последнюю вспышку гнева, на смену которой пришло новое, опустошающее горе одиночества.

Никто из пиратов не сделал попытки остановить его, когда Эдвард повернулся и медленно, тяжелой поступью пошел прочь: сперва не разбирая дороги, а затем – напрямик обратно в порт. Вернее, кто-то, кажется, все же встал на его пути – Дойли прошел мимо, едва его заметив, и тот не решился преследовать их далее, повинуясь короткому приказу Джека. И только уже в виду корабля капитан Мэрфи, похоже, понимая, что Эдвард не остановится, решился заговорить с ним.

– Мистер Дойли, – начал он, запинаясь и глядя на Эдварда ясными глазами, в которых отчетливо заметно было сочувствие, – мистер Дойли, я не был знаком с вашей возлюбленной, но если она была пираткой… была такой, как вы о ней говорили – полагаете, чего бы она сейчас хотела?

– Она умерла, – коротко бросил бывший офицер, отталкивая его руку. – Больше меня не волнуют желания никаких пиратов.

– Эта девушка – сказали, что она погибла, защищая свою родину и своего друга, – неожиданно настойчиво повторил Мэрфи, снова хватая его за рукав. – Значит, для нее это дело было действительно важно! И мне кажется, что она желала, чтобы вы продолжали сражаться за него после ее смерти…

– Я не вернусь туда! – грубо отрезал Эдвард, но Уильям, встав на его пути, положил обе руки ему на плечи:

– Вернитесь, мистер Дойли. Не ради этих людей, а ради той, что была вам дорога и хотела бы этого! Неужели она не заслуживала исполнения своего последнего желания?

– Она заслуживала гораздо большего! – выкрикнул с болью Эдвард. – Счастья, любви, собственной семьи, долгой жизни и уважения!.. Это же я… я сам виновен в том, что она осталась на том корабле… – стиснув зубы, он остановился, всей грудью вдыхав враз ставший ненавистным соленый морской воздух. Мэрфи, помявшись, неловко и осторожно похлопал его по спине – в искренности его сочувствия сомнений не было, и Эдвард все же принудил себя стерпеть чужое прикосновение.

Больше всего на свете ему хотелось оттолкнуть этого малознакомого, неприятно назойливого с его ненужной заботой юношу, подняться на борт брига, на котором они прибыли, и отправиться прочь с этого проклятого острова; но Мэрфи был прав. Все здесь, на Тортуге: и ослепительное солнце, и выгоревший добела песок под ногами, жадно облизываемый соленой морской водой, и зелень листвы, и черепичные крыши домов, и встречные люди явно пиратской наружности, и самая их готовность отстаивать все это до последнего вздоха – все с невыносимой отчетливостью напоминало Эдварду Эрнесту. Казалось, что душа девушки до сих пор еще оставалась где-то в переплетении улочек этого города или даже прямо в порту, на берегу моря. И оставить все это так легко и просто Дойли не мог.