Под гнетом страсти

— Это еще, пожалуй, лучше! — тихо сказал Виктор Аркадьевич. — Конечно, это ее извинить не может, но, по крайней мере, многое объясняет…

— Я старался добиться ее тайны, — продолжал Петр Николаевич, — но она скрытна и молчалива, как могила.

— Была ли у нее по крайней мере истинная страсть в жизни?

— Насколько мне известно — никогда! Так, какой-нибудь каприз на время — это самое большое, да и то…

— Она замечательно хороша! — как бы про себя произнес Бобров, не спуская глаз с Анжель.

— Не смотри на нее слишком долго, ты можешь попасться…

— Я?.. Полно! — с уверенной улыбкой отвечал молодой человек. — Я застрахован, я уже люблю!

— Гм! — промычал Звездич, не совсем этим успокоенный.

— К тому же, — продолжал Бобров, — у меня всегда было какое-то омерзение к подобному извращению любви — к женщинам, которые составляют достояние всех.

— В тебе много чувства и страсти! — сказал его собеседник, окидывая его докторским взглядом.

— Вот именно, это меня и спасает. Мне необходимо верить в ту, кого я люблю… а этим существам разве можно верить? Признаюсь только, мне очень интересно с чисто философской точки зрения знать, о чем может думать эта женщина?

— Кто может когда узнать, о чем думает женщина? Приход их компаньонов по ложе прекратил эту беседу.

Оркестр заиграл перед третьим актом.

— Ужинать где будем? — спросил один из вошедших, обращаясь к доктору и Боброву.

— Я никак не могу, — отвечал последний. — Я завтра уезжаю, и мне нужно рано вставать. Я думаю даже поехать сейчас домой, не дождавшись окончания пьесы…

— В таком случае и я поеду с тобой, — сказал Петр Николаевич.

Он встал и, простившись с молодыми людьми, вышел в сопровождении Виктора Аркадьевича.

Выйдя через коридор в буфетный зал, он остановился. Мимо него шла к выходу Анжель. Она заметила доктора и сделала ему знак рукой. Он тотчас же подошел к ней и поклонился с таким почтением, с каким вообще благовоспитанный человек считает долгом кланяться женщине, кто бы она ни была.

Бобров остался дожидаться в некотором расстоянии от них.

— Вы уже уезжаете? — спросила она.

— Да и вы, кажется, собираетесь сделать то же самое, если я не ошибаюсь.

— Я устала и еду домой! А вы куда-нибудь ужинать?

— К себе.

— Значит, продолжаете быть благоразумным?

— Это необходимо, чтобы лечить неблагоразумных.

— Лечить — не значит вылечивать! — сказала она смеясь.

— Уж не подозреваете ли вы, что я их убиваю? — тем же тоном ответил доктор. — Впрочем, в некоторых случаях это было бы милостью.

— Пожалуй, да! — сказала она беззаботно. — Кто этот молодой человек, который вас ожидает и которые был с вами в ложе? Я его не знаю!

— И надеюсь, никогда его не узнаете!

— Тем лучше для него! — засмеялась она. — До скорого свидания, доктор, впрочем, на этих днях я уезжаю…

Она поклонилась ему фамильярным движением головы и направилась через зимний сад к выходу.

Там ждал ее лакей в богатой ливрее. Он усадил ее в поданную шикарную коляску, запряженную парой кровных лошадей.

— На Морскую! — сказала она, грациозно откинувшись на подушке экипажа.

III ОДИН ИЗ МНОГИХ

Несмотря на то что Анжель, эта, как уже, без сомнения, догадался читатель, первоклассная звезда петербургского полусвета, недели с две, как переехала на свою прелестную дачу на Каменном острове, буквально утопавшую в зелени, окруженную обширными цветниками, с фонтаном посередине, с мраморными статуями в многочисленных и изящных клумбах, с громадной террасой, уставленной тропическими растениями, с убранными внутри с чисто царскою роскошью, начиная с приемной и кончая спальней, комнатами — она приказала кучеру, как мы уже знаем, ехать на свою городскую квартиру.

Последняя, остававшаяся круглый год во всей своей неприкосновенности, с особым штатом прислуги, находилась в бельэтаже одного из домов Большой Морской улицы и состояла из девяти комнат, убранных так, как только может придумать причудливая фантазия женщины, обладающей независимым состоянием, тонким вкусом и при этом не знающей цены деньгам; словом, этот храм Афродиты, как называли квартиру Анжель петербургские виверы, напоминал уголок дворца Алладина из "Тысячи и одной ночи".

— Это очень понятно, — замечали остряки по поводу последнего сравнения, — вся обстановка квартиры и приобретена ценою никак не меньше тысячи и одной ночи.

Приехав домой, Анжель с помощью горничной переменила платье и накинула на себя капот из легкой китайской белой фанзы, сплошь обшитый кружевными воланами.

— Завтра с курьерским я уезжаю в Москву, приготовьте мой дорожный костюм и все необходимое. Я пробуду там несколько дней, — сказала она камеристке. — Ни сегодня, ни завтра не принимать никого!

— Слушаю-с! — отвечала та.

Анжель прошла в кабинет, отперла изящное бюро, вынула из него массивный портфель и села к письменному столу.

Раскрыв портфель и достав из него какие-то бумаги, она стала их просматривать. В передней раздался звонок. Анжель вздрогнула.

"Кто бы это мог быть в такой час?" — пронеслось в ее уме.

— Владимир Геннадьевич Перелешин, — вошла горничная передать доклад лакея, — он непременно просит его принять.