Под гнетом страсти

Когда на четвертый день она заметила бродившего по улице Степана, то не удивилась, а, напротив, ощутила необычайную радость: князь все еще любит ее, и вдруг страшная мысль промелькнула у нее в голове: разве не должно быть между ними все кончено?

Она поклялась матери… но ведь она дала клятву не принадлежать ему, но… видеться…

И неудержимое, страстное желание свиданья снова наполнило ее душу.

«Быть может, он прислал Степана, чтобы назначить час, но последний не смеет открыто войти в дом… надо узнать…»

Она накинула на голову большой платок и незаметно, к счастью или несчастью для нее, выскользнула по черному ходу на двор.

Быстро пробежала она его и очутилась за воротами лицом к лицу с наперсником князя.

— Зачем вы здесь? — задала она вопрос.

— По поручению его сиятельства! — ответил привычной фразой камердинер, ошеломленный таким быстрым и неожиданным исполнением главной цели его поездки — видеться с Иреной.

— Что он?

— Болен, очень болен и желал бы видеть вас!

Ирена вздрогнула, смертельная бледность покрыла ее щеки.

— Болен? — повторила она.

— Да, говорю вам, и очень серьезно… надо спешить…

В глазах Ирены лишь на секунду мелькнула нерешительность, но затем она произнесла твердым голосом:

— Так едемте…

На дворе хотя и стояла петербургская гнилая зима, именуемая в народе «сиротской», но проехаться с Петербургской стороны на Сергиевскую улицу в одном платке было по меньшей мере неблагоразумно.

Взволнованная Ирена, невзирая на свое легкое одеянье и туфельки, на ногах, не чувствовала холода, но Степан, несмотря на радость наступившего мгновенья доставить сюрприз своему барину, показать себя и отомстить Анжель, все-таки не удержался сказать:

— Но… как же вы… без верхнего платья?

— Это ничего, если я вернусь в дом, меня не пустят, а ведь вы говорите, что надо спешить… Мне не холодно! — отвечала она решительным тоном.

Очистивши, как ему казалось, предложенным вопросом свою совесть, Степан повел Ирену к ожидавшему его невдалеке лихачу, усадил ее и, закрыв полой шубы ее ноги, приказал извозчику ехать как можно скорее. Лихач помчался.

Степан провел сильно озябшую Ирену по заднему крыльцу княжеской квартиры прямо в будуар Сергея Сергеевича и, узнав, что у князя сидит барон, не осмелился тотчас же доложить ему о «дорогой гостье», а просил ее подождать.

В теплой, пропитанной дорогими духами атмосфере будуара молодая женщина согрелась.

Это была небольшая, мягко обитая комната, где как бы чувствовался запах женщины.

Двери этой комнаты терялись за массивными драпировками, так что Ирена не сумела бы сказать, откуда она вошла и куда ушел привезший ее Степан.

Не успела она немного привыкнуть после уличного шума к глубокой тишине, царившей вокруг нее и помогшей ей успокоиться, как до слуха ее долетели звуки чьих-то голосов. Сначала она не обратила на это внимания, но голоса становились громче.

Чей-то подавленный смех заставил ее сердце сильно забиться.

Ей хорошо был знаком этот смех, так часто приводивший ее в смущение.

Несмелым шагом пошла она по направлению к двери, закрытой портьерой и ведшей в ту комнату, откуда доносились до нее голоса.

Эта комната была кабинетом князя, где он, как мы знаем, беседовал с бароном.

Нет сомнения, что князь в соседней комнате и говорит с кем-то, даже смеется. Значит, он не болен, значит, Степан солгал!

Она дрожащими руками коснулась драпировки, приподняла ее. Теперь не только голоса, но и слова ясно долетали до ее слуха.

Одно слово как бы приковало ее к месту, она готова была скорее умереть, чем когда-либо вернуться к нему после того, как он третировал ее в разговоре со своим приятелем.

Он сказал: «Она вернется».

И, увы, она на самом деле вернулась!

Сердце ее болезненно сжалось, в глазах помутилось, она потеряла сознание и без чувств упала у порога двери.

Этот-то звук ее падения и обратил внимание князя и его гостя.

XVI ПОСЛЕ ПРИГОВОРА

Мы оставили Виктора Аркадьевича Боброва после разговора с графом Ратицыным, которым был, от лица князя Сергея Сергеевича, подписан окончательный приговор всем сладким мечтам и надеждам влюбленного молодого человека.

Пропасть, отделявшая его от предмета его пламенных вожделений, та пропасть, над которой они оба — он и княжна Юлия — думали построить прочный мост из их взаимной, страстной и серьезной любви, зияла теперь перед духовным взором Виктора Аркадьевича со всей ее роковой неприступностью. Одним словом, одним движением губ, еще менее, одним холодным взглядом этого надменного, напыщенного, кичащегося своим происхождением аристократа разрушено все будущее честного человека, рисовавшееся в таких радужных красках, разбита едва начавшаяся честная трудовая и, быть может, полезная для общества жизнь.

Вот, в общих чертах, свод тех отрывочных мыслей, которые мелькали в подавленном обрушившимся несчастьем мозгу Виктора Аркадьевича, бессознательно и бесцельно шедшего все дальше и дальше, туда, куда несли его ноги, с единственным, отчасти определенным желанием поскорей и как можно далее уйти от того рокового места, где он получил ошеломившее его страшное известие.