Под голубой луной

Джессалин и не собиралась этого говорить. Просто, как всегда, слова вырвались раньше, чем она успела подумать. И теперь, зажав ладонью рот, она смотрела на него огромными серыми глазами. Глазами, в которых отражалось больше, чем способны выразить слова.

Но вот, отняв руку ото рта, Джессалин гордо выпрямилась и вздернула упрямый подбородок. Эта по-детски воинственная поза была настолько трогательной и забавной, что, будь Маккейди способен соображать, он непременно рассмеялся бы.

– Я ничего не могу с собой поделать, – сказала она. – Я действительно люблю тебя.

Голова Маккейди дернулась, как от удара.

– Не говори об этом, Джессалин. Не смей даже думать об этом. – Он пятился до тех пор, пока не уперся в острый угол стола. Кровь шумела в ушах, и Маккейди тряхнул головой, чтобы избавиться от этого наваждения. – Того чувства, о котором ты говоришь, просто не существует. То, что ты называешь любовью, – не более чем товар, который продается в Ковент-Гардене наравне с салатом, капустой и апельсинами. И приблизительно по той же цене. – Маккейди сглотнул комок, застрявший в горле, пытаясь избавиться от странного стеснения в груди. – Джессалин… Я не могу тебе дать то, чего ты хочешь.

Слегка склонив голову набок, Джессалин пристально и очень серьезно посмотрела на него.

– И чего же, по твоему мнению, я хочу, Маккейди?

– Того же, чего хотят все женщины. Обещаний вечного счастья, которых еще ни одному мужчине не удавалось сдержать. – «Любви», – подумал он про себя, но вслух не произнес, по той простой причине, что не видел в этом слове никакого смысла, ибо не верил в существование подобного понятия. Никогда, ни одной женщине он не говорил, что любит ее. – Тебе нужны муж и семья. – Джессалин хотела, что-то возразить, но Маккейди не дал ей раскрыть рта.

– Этого я тебе дать не смогу, даже если очень захочу. Мой брат оставил мне огромный долг чести, который я должен выплатить, хотя у меня нет ни гроша. Мой План строительства железной дороги стал общенациональным посмешищем, и я того и гляди угожу в долговую тюрьму. Короче говоря, единственное, что может меня спасти, – это богатая жена.

На губах Джессалин заиграла загадочная улыбка.

– А у меня по-прежнему нет даже двух фасолин, чтобы сварить суп.

Она стояла перед ним очень прямо и оттого казалась еще стройнее. Она спокойно и пристально изучала его лицо. Это была уже не та Джессалин, которая несколько лет назад на том далеком берегу умоляла его не покидать ее. И эту новую Джессалин он хотел еще сильнее, чем прежнюю. Хотел каждой клеточкой своего тела.

– Ну что ж, – проговорила наконец Джессалин. – Ты не можешь любить меня и не можешь на мне жениться. Что же ты можешь мне предложить в таком случае?

Прямота этого вопроса слегка шокировала Маккейди, но он не замешкался с ответом. Тем более, что эти самые слова ему множество раз приходилось говорить десяткам других женщин.

– Удовольствие. До тех пор, пока оно будет взаимным.

И снова на губах Джессалин появилась загадочная улыбка.

– Другими словами, ты хочешь, чтобы я была твоей любовницей, пока не надоем тебе.

– Боюсь, что я надоем тебе гораздо раньше, – цинично ухмыльнулся Маккейди.

Повернувшись к нему спиной, Джессалин подошла к окну и отодвинула темно-красную парчовую портьеру. На фоне темной тяжелой ткани ее рука казалась особенно тоненькой и хрупкой. Маккейди видел отражение Джессалин в мутном оконном стекле, но не мог рассмотреть выражения ее лица. Кровь бешено стучала у него в висках, а тело налилось тяжестью и горело от желания.

– Я хочу тебя, Джессалин, – повторил он и увидел, как по стройной, узкой спине пробежала легкая дрожь. – Я хочу целовать твои губы. Я хочу трогать твою обнаженную грудь. Я хочу лежать с тобой в постели и входить в тебя снова и снова. Я хочу, чтобы ты была моей.

Джессалин вздрагивала от каждого его слова, но продолжала стоять лицом к окну, не поворачиваясь. Маккейди отчетливо представлял себе, как подойдет к ней и сожмет в объятиях. Он понимал, что стоит ему это сделать, и она уже не сможет сопротивляться той страсти, которая охватывала их, когда они оставались наедине. И тем не менее он медлил. Мешала странная, непонятно откуда взявшаяся потребность оберегать и защищать, ее. Эта потребность всегда возникала в нем, когда он думал о Джессалин, и Маккейди не умел, да и не хотел с ней бороться.

Молчание затянулось. В гулкой тишине комнаты слышалось лишь равномерное тиканье часов. Наконец Джессалин обернулась.

– Я заслуживаю большего, Маккейди. И ты тоже. Присев на корточки, Джессалин принялась собирать высыпавшиеся из ридикюля вещицы. Ее согнутая, напряженная спина напоминала туго натянутый лук. Но он не собирался умолять ее. Он ни разу в своей жизни ни о чем не просил женщину и не собирался менять свои привычки.

Джессалин выпрямилась и направилась к двери.

– Джессалин!

Она повернулась, и в свете канделябра в глазах предательски блеснули старательно спрятанные слезы.

Маккейди взял со стола банкноты и протянул ей. Джессалин молча, но решительно покачала головой.