Под горой Метелихой(Роман)

Невесело стало на вечёрках: сманила Верочка девчат голосистых; то спевка у нее, то к спектаклю что-то разучивают, а другие в соседнем классе над букварями сидят. Там и Дуняшка Андронова, и гармонист Мишка Кукушка, и Егорка Петрухин. За Егоркой вот как девки гонялись, — парень только со службы вернулся, часы именные привез, в шинели ходил и в фуражке с зеленым верхом.

Больше всего не полюбилось Фильке, что Мишка от него откололся; назло Мишке упросил отца купить настоящую хромку. А сам играть не умеет, рвет мехи без толку, парни над ним посмеиваются.

До заморозков еще слух по деревне прошел, будто учитель подбивает председателя сельсовета Романа Васильевича да кузнеца подавать заявления в партию. Поговорили и бросили, а потом снова про забытое вспомнили. Это уж перед Новым годом, когда Николай Иванович новое дело придумал: сколотить по весне товарищество.

Задумались мужики. И ладно вроде бы говорит учитель — вместе пахать, вместе сеять на одном клину, а решиться враз страшновато.

Николай Иванович свою линию гнет: легче будет. Одному-то за всё не ухватиться, — у этого конь занедужил, у того плуга кет. А так сложились бы на паях, смотришь, молотилку купили бы к осени, сортировку, гумно опять же на всех одно, общее. Земельный отдел пошел бы навстречу — пласт получше выкроил для артели. И с лугами, с выгоном так же.

Молчали мужики, дымили едким самосадом. Роман Васильев, как председатель, за столом сидел рядом с учителем, кузнец — у окна на скамейке.

— Думайте, мужики, — начал Роман, — я, например, согласный.

— И я бы пошел, — добавил кузнец. — Что касается по кузнечной части, всё изготовлю.

— Вот и складывайтесь вдвоем, — подал свой голос Денис. — У Романа парный плужок по осени куплен, а лошадь одна, — от и впрягайся на пару с председательским-то гнедком! А может, лучше в бороне первое время походишь, пока пыл-то сойдет?

Хохотнул Денис дребезжащим смешком, толкнул локтем Андрона:

— Давай-ка и мы с тобой, соседушко, спаримся! Как-нибудь на пять душ на трех-то конях сковыряем полоску на Длинном паю. Чуешь, куда поворачивают? Нам не жалко. Пусть у них на Нижней улице свое товарищество, у нас на Верхней — свое. Коли так — подавай и нам лучшую землю. И покос у Красного яра.

В это время Верочка заглянула в класс, постояла у двери, а потом присела на последнюю парту.

— С Длинным-то паем не вдруг, — подал свой голос мельник, — тут еще надо всем миром подумать.

— Не мир, а власть на местах решает эти вопросы! — запальчиво вклинился секретарь сельсовета. — Ты что, думаешь, если сам председатель, как авангард, войдет в товарищество, тебе Длинный пай оставят?! Наш он будет!

— И ты самолично пахать его примешься? Не перышком ли? — опять засмеялся Денис.

Андрон молчал. Посидел еще и, нахлобучив на самые брови шапку, молча поднялся.

— Разом такие дела не делаются, — обронил он с порога, — думать надо.

За Андроном разошлись и другие. С Николаем Ивановичем остались кузнец, сапожник Еким да сам председатель. Опять закурили…

— Что я тебе говорила, пана, — сказала Верочка, когда и эти последние вышли. — Не нравится мне этот бородатый дядька, — кивнула на то место, где сидел Андрон. — Поднялся и всех увел.

— Увел, это верно, — помолчав, ответил Николай Иванович. — Поживем — увидим. Может быть, он же всех и приведет.

— Думаешь?!

— Думаю.

* * *

Многодумная для краснобродцев выдалась в тот год зима. Долго не гасли керосиновые лампы по избам. Собирались по двое, по трое. Толковали вполголоса, за полночь. Да и было о чем. В домах побогаче затаились не по-доброму. Собирались и там, только по-воровскому, с оглядкой. Не раз слышал про то и Володька, когда к матери приходили соседки. Говорили почему-то шепотом, вздыхали, крестились на почерневшую икону.

— А всё коммунисты — учитель, Романка да этот Карп-голодранец, чтоб пусто им было, — плевалась мельничиха, баба сухопарая и раскосая. — Вот мой-то и говорит. Да чтобы я, говорит, в артель?! Чтобы животина моя на чужой полосе надрывалась?!

— Как «на чужой»? — подал свой голос Володька. — Николай Иванович сказывал — ничего чужого не будет. Наше всё! И всем поровну!

Задохнулась мельничиха от Володькиных слов, так и вскинулась:

— Вот-вот! Сопля через губу. Ишь чему выучился!

— И выучился! Николай-то Иванович небось поумнев вас. У него вой каждый день из Москвы новости.

— Обожди, будет ужо и твоему Николаю Иванычу, — шипела мельничиха. — Знаем, откуда антихристовы речи обольстительные размножаются! И вертихвостка его туда же: косомол! Другая бы совесть девичью поимела! Со стороны-то глянешь — стыдобушка! Намеднись смотрю, а она — матушка ты моя Фроловна — с лыжами да в штанах по деревне! Только и знает, что с парнями вожжаться. Ужо вот вымажут ей ворота!

— Ну это мы еще посмотрим, — огрызнулся Володька. Глянул на мать. Та сидела, опустив руки; натруженные, узловатые, лежали они на коленях неподвижно.