Под горой Метелихой(Роман)

Иващенко стал настороженным, нервным. Холодные, скользкие мысли непрошеными вползали одна за другой под воспаленное темя, переплетались извивающимся клубком, до звона в ушах распирали черепную коробку. И ему уже мнилось, что за ним безотрывно следят, что не сегодня-завтра у подъезда его квартиры остановится среди ночи черная крытая машина, постучатся в дверь люди в зеленых фуражках. А может быть, и сейчас вот войдет в кабинет человек в матросском бушлате, не торопясь прокашляется у порога и скажет басом: «Гражданин Иващенко! Положите на стол то, что вы держите в правом кармане. Следуйте впереди меня…»

Юлию Михайловну в городе видели редко. Из гостиницы она перебралась на Коннобазарную; жила в том же доме, что и до революции, только в другой квартире, работала по соседству, в конторе лесничества. Знакомств прежних не возобновляла, а если куда и выходила по вечерам, то только в аптеку. И всегда старалась войти туда перед самым закрытием, когда провизор оставался один со своими весами, колбочками и пакетиками.

Вскоре об этом стало известно человеку в потертом матросском бушлате. Знал он, что Крутикова — морфинистка, понял с первого взгляда по нездоровому блеску глаз, по нервному вздрагиванию беспокойных пальцев. Вот и решил Прохоров заглянуть в аптеку, предупредить провизора по-хорошему, чтобы тот не давал ей запрещенных лекарств.

Зашел с черного хода в неурочный час. В узеньком темном коридорчике его встретил сам Бржезовский. Это был невысокий, очень подвижной старик с седыми висячими усами и в двойных очках. Засуетился, захлопал полами длинного халата, а когда они оказались в самом помещении аптеки, провизор прежде всего побежал к столу и поспешно смахнул с него в ящик какие-то нарезанные прямоугольничками бумажки. На каждой из них было что-то написано. Похоже, что до этого хозяин аптеки составлял из них строчки. Словно криптограмму какую-то расшифровывал.

От торопливой поспешности, с которой старик смахнул эти бумажки, часть из них разлетелась к весам, две или три упали на пол. Прохоров нагнулся, подобрал одну, прочитал на ней непонятное слово «Бирке», на второй — «Фиер».

— Это латынь, товарищ начальник, — подсказал Бржезовский. — Наклеечки думал вот обновить, — и длинным прокуренным пальцем, как указкой, повел по заставленным склянками полкам.

— Дело ваше, хозяйское, — усмехнулся уполномоченный, а про себя отметил, что этикетки на банках не так-то уж и поистерлись, да и сделаны они из тонкой бумаги, а эти вырезаны чуть ли не из картона. Те широкие, эти — уже намного. А провизор не успокоился, — глаза его бегали под двойными очками, как у карманника, на дряблых щеках проступили розовые пятна. Он выжидательно насторожился.

— Я к вам вот по какому делу… — начал Прохоров и без обиняков высказал свои подозрения насчет морфия.

Бржезовский встопорщился.

— Это она сама вам сказала? — спросил он, снимая очки. — Ну как после этого верить людям! — И вскинул вверх обе руки.

— Она мне ничего не говорила, это я понял сам. Не такое уж трудное дело распознать морфинистку. А вам не следовало бы забывать, что продажа наркотиков карается по закону.

— Ах, матка бозка ченстоховска! За кого вы меня принимаете! — закудахтал провизор. — Вы думаете, я наживаюсь, да?! Я ни едного грóша не взял, клянусь господом богом!

— Но закон-то вы знаете?

— Я всё преотлично знаю. Это и раньше было запрещено, а если человек плачет? Я — старик и не выношу женских слез. Я сам плачу. И это неизлечимо, товарищ начальник. Уверяю вас, она плохо кончит. Такая красивая, образованная женщина… Она свободно разговаривает по-французски. Так что ей сказать?

— Попробуйте убедить, что ей надо лечиться.

— Опять будут слезы.

— Приготовьте нейтральный состав. В таких же ампулах. Скажите, что это в последний раз, пусть экономит. А к врачу — обязательно. Я проверю.

И проверил. Провизор Бржезовский всё выполнил в точности. Через полмесяца Юлия Михайловна лечилась у невропатолога. Не сделал старик лишь одного: не заменил почему-то наклеек на баночках с препаратами. Но Прохоров не стал допытываться, почему он этого не сделал. Так, безразличным взглядом скользнул по пузырькам в застекленном шкафу.

И провизор теперь уже не приплясывал, не хлопал руками, на вопросы отвечал спокойно. На столе у него не было ничего лишнего, нарезанные из плотной бумаги прямоугольнички с непонятными для Прохорова словами давно обратились в пепел, развеяны были в прах. Всё теперь в голове.