Под горой Метелихой

Одно время, когда торговлю частную разрешили и в деревнях, как грибы, росли лавочники, ударился было Артюха в коммерцию. Дела сельсоветские сдал, купил у татар кобыленку и занялся скупкой яиц. Накупит их тысячи три-четыре, свезет в город, сдаст на базу, наберет там товару разного: сахару, гвоздей ковочных, папирос дешевеньких, девкам — бусы, ленты да приколок — и снова по деревням.

Хорошо, сытно зажил Козел, не хуже Кузьмы Черного, а зависть всё одно глодала: захотелось Кузьму переплюнуть. Вот и решил Артюха удивить начальство своей изворотливостью: забрал в кредит разной разности на несколько сотен рублей и отправился по дальним хуторам. Время выбрал с расчетом — в самую страду, когда не только что бабе на станцию или в город не вырваться, а и ребятишки все в поле.

Две недели глаз не смыкал Артюха, яиц навозил — девать некуда. А в город не едет, — время упустить жалко. Шутка ли: взад-вперед двести сорок верст, с поклажей такой не разгонишься. Худо-бедно три дня пропадет.

И вот накопилось у Артюхи яиц на многие сотни рублей, под навес ящики не вмещаются. А дело-то было в августе, — жара несусветная, зной. И потекла со двора Артюхи густая, застоялая вонь, — протухли яйца.

Схватился мужик за голову — поздно! Так и погорел на этой коммерции. Коровенку, лошадь, одежонку, какую справить удалось, — всё с молотка пустил, да всё еще не хватает. Толкнулся было к мельнику, к Денису, — каждому небось доброе делал… Куда там! Отвернулись оба. Только Иван Кондратьевич помог немного деньгами (с отдачей, конечно!), а лавочник Кузьма Черный и к без того обидному прозвищу добавил еще три ругательных слова и потешался потом своей выдумкой.

Посадили Артюху в тюрьму, — не помогли ему никакие параграфы, — а когда выпустили, опять в сельсовет пролез, с легкой руки того же Ивана Кондратьевича, и таким стал законником — не подступишься. Председатель Роман Васильев за ним как за каменной стеной: у Артюхи и налог по дворам загодя расписан, и повестки вручены до срока, и перепись раньше других сельсоветов проведена. А придет кто проверять из волости или из Бельска, Артюха до свету еще папочки на столе разложит, волосенки реденькие пригладит, оседлает очками нос-пуговку и такое начнет выковыривать — враз голову замутит! Так и сделался активистом; с мельником, с Денисом не здоровался, а Кузьму Черного видеть не мог. По осени в партию заявление подал было, да Николай Иванович отклонил разбор этого заявления: хоть и небольшой был грех за Артюхой перед государством, злого умысла следствие не установило, а всё-таки неудобно из тюрьмы принимать человека в партию. И остался Артюха «беспартийным большевиком». Сам он себе это звание присвоил и на каждом собрании выступал. Обязательно с критикой, на живых примерах. Иной раз и не без пользы для дела, за которое Николай Иванович ратовал.

Вот каков был Артюха, — весь, казалось, на виду, без утайки. То, что связывало его с давних пор с черносотенным офицером Евстафием Гордеевичем Ползутиным (сейчас он писался Полтузин), никому не известно. Правда, есть один человек на селе — Улита. Эта кое о чем должна помнить по девятнадцатому году; кое-что знает одноглазый конокрад Гарифулла. Гарифка не выдаст — ножом его режь, а Улиту — ту можно и припугнуть: много ли надо бабе.

Занятый этими мыслями, Артюха совсем позабыл про свою попутчицу, лошадь не понукал. Ни с того ни с сего немец Ландсберг вспомнился. И то, как он, Артюха, подложные документы ему выправлял, чтобы на станции не задержали, и то, как потом уж имущество в барском дому описывали — ковры и картины. Кабы не Карп да не Роман Васильев, погрел бы Артюха руки на этом добре. Не удалось! Так, по мелочи, кое- чего сунул в карманы: ложку, стаканчик чеканного серебра. Попалась тогда ему на глаза гербовая бумага — закладная купчая на всё поместье, с подписью и печатью нотариуса. Сунул ее за пазуху. Бумага эта и по сей день цела. Если верить Евстафию Гордеевичу, в случае мужики взбунтуются против коммунистов, на поддержку Уралу двинется казачий Дон, Украина, Сибирь. В Маньчжурии атаман Семенов держит наготове отборные офицерские полки. Только бы искорку где заронить, говорит Евстафий Гордеевич, а там полыхнет в полнеба. Вот купчая-то и пригодится, прикидывал Артюха. Тогда и с лесничим Вахромеевым проще будет разговаривать, если он сам на дачу эту позарится. Поговаривали одно время, что совсем уж было сосватал он младшую дочку Ландсберга. Понятно: на поместье зубы точил. Не удалось, однако: Евстафий Гордеевич перебил.

У Артюхи бумага небольшая — с развернутый лист, а есть еще одна — газетой ту не покроешь. И тоже с гербовыми печатями и с подписями. Это план того же поместья Ландсберга. Неплохо бы им завладеть при купчей-то, но Артюха пока еще не придумал способа, как это сделать. А главное, не хочется ему раньше времени связываться с конокрадом Гарифуллой. План этот у него, а зачем он нужен неграмотному татарину, Артюха и в толк не возьмет.