Под грязью - пустота

   Головин перестал чувствовать холод. Он превратился в глыбу льда, медленно тлеющую с краю.

   Исчезло время.

   Потом вдруг что-то громко лязгнуло. Дверь, с усилием вспомнил Головин. Когда-то так лязгнула дверь. В комнату кто-то вошел. Щелчок.

   Выключатель, узнал Головин, кто-то включил свет.

   – Заходи, – сказал чей-то голос, – гостем будешь.

   Шаги нескольких человек. И другой голос, недовольный, спросил:

   – Куда вы это меня притащили?

   Смех. В два голоса. Потом знакомый голос – Краб – коротко:

   – К знакомому.

   К знакомому, мячиком прыгнуло в голове музыканта и завязло в смертельном равнодушии. Знакомый. Это, наверное тот, кого он должен опознать.

   – Я хотел поговорить с твоим хозяином.

   – Ты будешь говорить с тем, с кем тебе прикажу я, – это снова голос Краба.

   – Да пошел ты!..

   – А ты не рви глотку, тут все равно окон нет. Старый винный подвал. Раньше умели строить.

   – Слушай, ты, Краб, или как там тебя, Рак! Я тебя суку достану, все равно достану. Ты у меня, блядина, на карачках ползать будешь. Ты на кого, сука, наехал?

   Глухой несильный звук, какой-то болезненный выдох, сдавленный стон, и голос Краба:

   – Голос побереги. Ты сейчас молчать должен. Сейчас другой говорить будет. А ты у меня заговоришь потом. Запоешь.

   – Су… – сдавленный кашель, – сука…

   – Еще? – снова звук удара и всхлип.

   – Я… я… тебя все равно…

   – Посадите его на стул, – приказал Краб, – напротив лабуха.

   – Музыканта, – Головин со слабым удивлением понял, что это его голос сказал «музыканта».

   – Что?

   – Я музыкант, а не лабух.

   За спиной у Головина кто-то весело присвистнул:

   – Музыкант засранный.

   – Снимите с него кто-нибудь тряпку, – с брезгливостью сказал Краб.

   Боль вспышкой резанула Головина, от неожиданности он вскрикнул. Открыл глаза и тут же рефлекторно закрыл их руками. Слишком ярко горела под сводчатым потолком большая лампа без абажура.

   – Давай, давай, лабух, пусть глаза отдохнут, – сказал кто-то.

   – Я музыкант, – глаза все еще резало, но Головин опустил руки и даже попытался встать.

   – Сидеть! – руки с силой опустили его на стул, боль отозвалась в копчике.

   – Проморгался? – спросил Краб.

   Он стоял справа от Головина, в пол-оборота.

   – Что вам нужно? – спросил Головин.

   – Тебе что, память отбило? – поинтересовался Краб.

   – Он ее высрал с перепугу, – сказал голос от дверей.

   – Посмотри внимательно, не этот ли парень стрелял в кабаке, – Краб даже пальцем указал на сидящего в двух метрах от Головина человека.

   Какая разница, Головину показалось, что он это подумал, но оказалось, что он сказал это вслух:

   – Какая разница?

   – Что?

   Головин замолчал. Он смотрел на сидящего парня и понимал, что узнал его. Узнал, не смотря ни на что. Это он был одним из тех двоих, которые вдруг вскочили тогда из-за стола и метнулись к двери из зала. Он кричал, чтобы все уходили через кухню. Точно, он.

   Странно, но не смотря на тогдашний испуг, на всеобщую панику, но Головин все-таки запомнил его лицо.

   Краб присел на корточки возле Головина и посмотрел на него снизу вверх:

   – Охуел?

   – Еще ухо хочешь отрезать? – спросил Головин.

   – Я тебе яйца отрежу, – почти ласково сказал Краб, – я тебе глаза выдавлю.

   – И что?

   – Отморозился, – прокомментировал кто-то от дверей. По голосу было понятно, что комментатор хотел говорить и дальше, но быстрого взгляда Краба хватило, чтобы он переменил свое намерение.

   – Посмотри внимательно и скажи – это он?

   Головин был словно во сне, не было ни страха, ни боли. Он словно шагнул за предел и теперь ждал, пока смерть примет его.

   Краб выпрямился, с хрустом сжал кулаки:

   – Кто там ездил к бабе, Кирилл с Ноликом? Сюда их.

   К какой бабе? – подумал Головин. А какая разница? Даже если к его жене… Даже если они привезли его жену. Ничего их уже давно не связывает. Детей так завести и не собрались. Подохнешь, сказала ему жена…

   Краб ждал молча. Молчали и все остальные. Головин смотрел в лицо сидевшего напротив парня. Лицо как лицо. Спортивный костюм. Фирменный. Нервничает и почему-то сидит скорчившись, держась за бок. Его ударил Краб. Ну и что, и его тоже ударил Краб.

   А потом откуда-то из глубины очень легко вспорхнула мысль, что именно из-за этого парня все беды у него, у музыканта Головина. Ведь это для того, чтобы достать этого парня, заварилась вся эта каша. Из-за него он испытал весь позор и всю боль. Из-за него он должен умереть.

   То, что этот парень спас ему жизнь там, в ресторане, уже ничего не значило. Он спас его там от мгновенной смерти только затем, чтобы обречь на нынешние мучения.

   Головин словно проснулся. Вот сидит виновник всего. А он почему-то пытается его защитить. Ради чего?

   Краб сволочь, убийца. Это понятно и привычно. А вот этот… Он ведь тоже убийца, только притворяется героем и спасителем.

   Он притворяется! Это открытие потрясло Головина. Его изуродовали, а этот подонок… Он сидит и спокойно смотрит ему в лицо. Он видит, что сделали с музыкантом и спокойно сидит? Целый и невредимый? Его только пару раз ударили, а он сидит согнувшись, будто смертельно раненный.

   Головин улыбнулся и увидел, как вздрогнул парень напротив. Он боится, подумал Головин, и мысль эта показалась ему ужасно смешной.