Под юбками Марианны

Пока мы сидели и болтали, солнце зашло. Зажглись огни, люди засновали черными тенями. Бутылка вина подходила к концу. Последние полчаса я чувствовал, как ручеек разговора все чаще начинает сохнуть. С каждым новым вопросом я думал — о чем мы будем говорить дальше? Наконец мы совсем умолкли. Настала пора прощаться.

Галина поежилась, возбужденно улыбаясь. С романтическим видом на лице огляделась вокруг, запрокинула голову в ночную темноту и взволнованно прошептала:

— Эх, Париж!

Мы допили остатки, поднялись со стульев и расстались: за ней кто-то приехал на машине.

Я понимал ее. Вспомнил свой приезд.

Вечер был также тепел и свеж. Солнце начало заходить еще по дороге от аэропорта: переходя от желтого к оранжевому, во всей красе еще самой ранней осени, закат над парижскими крышами заворожил меня.

Автобус из аэропорта оставил меня у Майоттских ворот. Последние красноватые лучи заходящего солнца озарили верхние этажи небоскреба передо мной и пропали. Яркий предзакатный свет уступил место мягким сумеркам. Дышать было легко, и словно бы воздух сам с удовольствием наполнял легкие и поднимал от земли.

Я позвонил в службу, которая предоставляла мне стипендию.

— Оставайтесь на месте, такси за вами немедленно приедет. Ни в коем случае не уходите, если мы вас не найдем, то это будет ка-та-строфа.

Мужчина в трубке так и сказал раздельно по слогам: «ка-та-строфа», как будто от этого зависела его личная судьба. Я подумал, что он немного преувеличивает, но говорить вслух этого не стал. Вместо этого вышел из телефонной кабинки, поставил вещи рядом и стал ждать такси.

Люди вокруг меня спешили в разные стороны: обычные люди с обычными проблемами. Казалось, что только мой вечер — особенный, что только у меня начинается новая жизнь.

Одним словом, самые банальные вещи запоминаются лучше всего.

Весь первый год Галиной жизни в Париже мы часто встречались, пили, танцевали, выходили в свет. Галина не любила «выходить», но, под напором моих уговоров, иногда соглашалась. Нам было удобно друг с другом: мы свободно флиртовали с другими, кидались в чужие пьяные объятия. Под влиянием зеленого змия Галина скидывала свои обычно несколько ханжеские привычки, была весела, даже безрассудна. Однако стоило ей перебрать — и сказка заканчивалась. Галина несла вульгарную чушь, истошно вопила, томно закатывала глаза и вскоре засыпала на ближайшем стуле. Тогда уже в дело вступал я и отвозил ее к себе.

Но вдруг я заметил, что мы стали ближе. При встрече мы чуть крепче, чем обычно, обнимались и чуть дольше задерживали щеки при поцелуе, я говорил ей много комплиментов и перестал материться в ее присутствии, стало как-то неудобно быть с другими на вечеринках. Это произошло само собой, наши отношения стали нежнее. Мы чаще стали бывать наедине: ходили в театры, музеи, гуляли по улицам, устраивали пикники в парках. Только вдвоем. Наши отношения того периода нельзя было назвать романтическими. Мы словно давали друг другу наши чувства в залог нашего спокойствия. Мы ни разу не спали вместе: для Галины это был слишком важный шаг.

Как мы стали жить вместе? Первые два года я получал стипендию и жил в одноместном общежитии в Париже. Но потом, когда моя магистерская программа подошла к концу, статуса стипендиата я лишился, а это лишало меня и преимуществ при получении общежития. Но тем не менее, записавшись в университет на новую магистерскую программу, я наудачу подал заявление на общагу и — получил ее. Это была двухместная комната на самом юге Парижа, в студгородке. Почему я ее получил — трудно сказать. Также трудно сказать, почему за год, пока я там прожил, мне так и не подселили соседа. Таинственный сфинкс французской администрации всегда богат на подобные загадки. А может, мне просто повезло.

У Галины же ситуация разворачивалась противоположным образом: со своими первоначальными соседями в Леваллуа она не поладила. Когда составляется большой, но исключительно женский коллектив для съема дома — дом автоматически становится домом из песка. Сразу ясно, что долго он не проживет. Обиды, эмоции, невысказанные или недовысказанные претензии накатывают быстрым и мощным приливом.

Однажды, ранней осенью, примерно через год после нашего знакомства, мы сидели у меня в комнате и пили, прежде чем пойти на встречу с друзьями. Галина принялась жаловаться на своих сожителей. Это было не в первый раз. Я понимал ее чувства, а история выглядела историей совершенно забитой овечки, но я отдавал себе отчет в том, что это только ее половина истории, а что на самом деле там произошло — один бог ведает. Я слушал внимательно. То есть я совсем не обращал внимания на то, что она говорит, но я внимательно смотрел на то, как качается выбившийся из-под заколки локон. При тусклом свете лампы он был скорее темно-русым, а я знал, что он пахнет ванилью и на солнце становится соломенного цвета.

— Погоди. — Я подал знак рукой остановиться. — Может, будешь жить у меня? Тут места много. — Я обвел комнату широким жестом, как бы демонстрируя, сколько места.