Под кардинальской мантией

— Они мои друзья, — сказал он, — и я не стану осуждать их. Но это еще не все, господин де Беро.

— Да, не все, — ответил я, отирая своей меч. — Здесь еще остался человек в маске.

И я повернулся, чтобы пойти к нему.

— Господин де Беро! — окликнул меня Кошфоре отрывисто и принужденно.

Я остановился.

— К вашим услугам, — сказал я, оборачиваясь.

— Я хочу поговорить с вами об этом господине, — начал он нерешительно. — Вы знаете, что с ним станется, если вы предадите его властям?

— Кто он такой? — резко спросил я.

— Это довольно щекотливый вопрос, — ответил он, хмурясь.

— Для вас, может быть, но не для меня, — возразил я, — так как он вполне в моей власти. Если он снимет свою маску, то я лучше буду знать, что делать с ним.

Незнакомец потерял во время падения свою шляпу, и его светлые волосы, покрытые пылью, распустились кудрями по плечам. Он был высокого роста, нежного, изящного сложения, и хотя был одет более чем просто, я заметил дорогой перстень на его руке и, как мне казалось, некоторые другие следы знатного происхождения. Он еще лежал на земле в полуобморочном состоянии, по-видимому, не сознавая того, что происходило вокруг.

— Я узнаю его, если он снимет маску? — вдруг спросил я, осененный догадкой.

— Несомненно, — ответил де Кошфоре.

— Ну и что?

— Это будет худо для всех.

— Ага! — тихо произнес я, пристально глядя сначала на моего прежнего пленника, а затем на нового. — Ну и что же… сделать с ним, по-вашему?

— Оставить его здесь! — ответил де Кошфоре.

Он был, видимо, взволнован, и лицо его покрылось густой краской. Я знал его как совершенно честного человека и доверял ему. Но это явное беспокойство по поводу его друга меня нисколько не трогало. Притом же я знал, что вступаю на скользкий путь, и это побуждало меня быть осторожным.

— Ну, хорошо, — ответил я после минутного раздумья. — Я сделаю так. Но уверены ли вы, что он не предаст меня?

— Бог мой, конечно, нет! — с живостью ответил Кошфоре. — Он все поймет. Вы не будете сожалеть о том, что сделали. Ну, поедем дальше.

— Но у меня нет лошади, — сказал я, несколько смущенный его крайней поспешностью. — Как же я…

— Мы поймаем ее, — успокоил он меня. — Она где-нибудь на дороге. До Лектура осталось не более мили, и там мы распорядимся, чтобы этих двух похоронили.

Я ничего не мог выиграть дальнейшим промедлением, и потому вскоре все было решено. Мы подобрали то, что растеряли в пылу борьбы; де Кошфоре помог сестре сесть на лошадь, и через пять минут нас уже не было там.

Достигнув опушки леса, я оглянулся назад, и мне показалось, будто человек в маске поднялся на ноги и смотрит нам вслед. Но деревья и расстояние мешали мне разглядеть его. Тем не менее я склонен был думать, что незнакомец находился совсем не в обморочном состоянии и не был так сильно ранен, как хотел показать.

Глава XIII. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

Все это время как читатель, конечно, заметил, мадемуазель не говорила со мною и вообще не произнесла ни слова. ВО время борьбы она играла свою роль в суровом молчании, поражение встретила с безмолвными слезами, и ни разу ее уста не разжались ни для молитвы, ни для упреков, ни для извинений. Когда борьба кончилась, и театр ее остался за нашими плечами, ее поведение нисколько не изменилось. Она упорно отворачивала свое лицо в сторону и делала вид, что не замечает меня.

Не далее как в четверти мили я поймал свою лошадь, которая паслась у дороги, и, сев на седло, занял свое место позади остальных, как и утром. Как и утром, мы ехали молча, словно ничего не случилось, но я дивился в душе необъяснимому женскому характеру и тому, как могла она принять участие в нападении и затем вести себя как ни в чем не бывало.

Но как ни старалась она скрыть это, в ней произошла некоторая перемена. Как ни хорошо была подобрана маска, она не могла вполне скрыть ее ощущений, и я видел, что ее голова опущена, что она едет рассеянно, что вся ее осанка изменилась. Я заметил, что она бросила или обронила свой хлыст, и мне становилось ясно, что борьба не только не восстановила меня в ее мнении, но к прежней ее ненависти присоединила стыд и досаду: стыдно ей было, что она так унизилась, хотя бы для спасения своего брата; досадно было, что поражение было единственной наградой за ее усилия.

Явное доказательство этому я получил в Лектуре, где гостиница имела лишь общую комнату, так что нам пришлось обедать вместе. Я велел поставить для них стол у огня, а сам удалился к меньшему столику, стоявшему у дверей. Других гостей в комнате не было, и это делало еще более заметным отчуждение между нами.

Де Кошфоре, кажется, понимал это. Он пожал плечами и посмотрел на меня с улыбкой, не то печальной, не то насмешливой. Но мадемуазель была неумолима. Она сняла маску, и лицо ее было непроницаемо, как камень.