Под кодовым названием «Эдельвейс»

— Именно так, Вилли! Дело слишком секретно, и поэтому я могу поручить запись некоторых бесед Далеко не каждому. Точнее — кроме вас — никому!

— Благодарю за доверие, господин оберштурмбанфюрер!

— Пустое! Лучше я вам преподам сейчас первый наглядный урок, как пользоваться магнитофоном, — Хейниш похлопал по довольно грубому, плоскому металлическому ящику, который покоился у него на журнальном столике.

Он снял крышку. Вставил штепсель в розетку. Засветилась красная сигнальная лампочка. Майер с интересом наблюдал. Он разбирался в магнитофонах и соврал просто так, на всякий случай. Правда, этот новенький магнитофон был незнакомой конструкции — техника, особенно секретная, совершенствуется быстро.

— Вы слышали свой голос в записи?

— Не приходилось, господин оберштурмбанфюрер.

— Это как раз то, что мне сейчас и нужно. Говорите, я записываю…

— Что говорить?

— На ваш выбор, что вздумается…

Действительно, что же сказать? Особенно с учетом того, что запись может остаться у Хейниша…

Вилли вытянулся, щелкнул каблуками и будто на экзамене продекламировал «фюрер — принцин», воплощенный в уставе и практической деятельности всех организаций СС:

— Нация, империя, фюрер! Фюрер действует! Фюрер творит! Фюрер думает за всех нас! Авторитет и власть фюрера безграничны! Мы обожествляем фюрера!

— Хайль Гитлер! — воскликнул Хейниш и только после этого нажал на клавиш остановки. — Сейчас перемотаем пленку на начало, — палец утопил другой клавиш. — Теперь послушаем. Включаю!

Магнитофонные диски вращались сначала бесшумно. Но вот прозвучало: «Говорите, я записываю…» — «Что говорить?» — «На ваш выбор, что вздумается…» И так далее.

— Ну, что скажете? — спросил Хейниш, когда они прослушали запись.

— О чем?

— О записи!

— Чистая. Хороший звук.

— Я не об этом, — нетерпеливо заметил Хейниш. — Я спрашиваю о голосах. Вы их узнали?

— Ваш — узнал, мой — как чужой. Если бы не запись, проведенная в моем присутствии, мне бы и в голову не пришло…

— То–то и оно! — удовлетворенно резюмировал Хейниш. — Представляете: никто не узнает собственного голоса. Почему?

— Как сказать…

— Объяснение простое: человек слышит свой голос изнутри. Он не слышит себя извне. Голос кажется другим по тембру.

— Понимаю. Но какое все это имеет практическое значение?

— К этому мы и подходим.

Хейниш выключил магнитофон, закрыл футляр.

— Обергруппенфюрер Кальтенбруниер предложил мне работать в группе «Цеппелин».

— Сердечно поздравляю вас с высоким назначением, господин оберштурмбанфюрер!

— Благодарю! Я считаю, что мы хорошо сработались с вами, Вилли…

— О! Рад это слышать.

— И поэтому не забыл о вас. Вы едете со мной в Берлин!

— Не знаю, как и благодарить…

— С благодарностью — потом! — махнул рукой Хейниш, — Дело в том, что на «Цеппелин» мы с вами начинаем работать уже сейчас. Поэтому я не во всем могу доверяться своим, а по сути, уже бывшим подчиненным.

— Начинаю понимать…

— У меня есть несколько агентов, которых я оставляю для работы в тылу врага. Все они из местных унтерменшей. Я имею намерение провести с ними беседы и записать разговор на пленку. Незаметно. Ваше задание: вмонтировать магнитофон у себя в номере. Микрофон замаскировать у меня.

— На какое время?

— Беседы состоятся послезавтра, ночью. С каждым агентом я буду разговаривать отдельно. Запись — прекрасный крючок!

— Разве письменное обязательство сотрудничать менее надежно?

— Вы, Майер, оперируете категориями европейского Цивилизованного человека и поэтому порой забываете, что мы имеем дело с дикарями. На них запись на магнитофоне производит ошеломляющее психологическое воздействие! Особенно сильно впечатляет звук собственного голоса, который звучит как чужой. Добавьте к этому еще и соответствующее содержание… Уяснили?

— Так точно!

— Действуйте!

Но Вилли но вышел, как обычно, а как–то неуверенно, что на него было не похоже, проговорил:

— Разрешите обратиться, господин оберштурмбанфюрер?

— Вам что–то неясно?

— Я не по этому поводу. В связи с отъездом в Берлин…

— Говорите!

— Мне кажется, — сказал Майер, и в его голосе звучала настойчивость, — было бы нехорошо с моей стороны бросить на произвол судьбы ребенка фронтового товарища.

— О чем вы? — Хейниш от удивления воззрился на Вилли. — Что за ребенок? Чей?

— Адольфа Шеера!

— Что?!

— Вы разве не заметили?

— Чего?

— Фрейлейн Бергер в положении…

Хейниш успокоился:

— Понимаю… Так вот почему в последнее время она похорошела! Прямо светится, как мадонна Рафаэля… Но внешне, на фигуре еще не отразилось.

— Да, пока незаметно, если не знаешь…

— Но уверены ли вы?

— Я ие уверен — я точно знаю. Она ноент ребенка Адольфа Шеера, который погиб на боевом посту.

— Странно, она не обмолвилась об этом ни словом в разговоре со мной. Даже не намекнула.

— Вы ее очень смущаете.

— Глупенькая!

— Девичья стыдливость, знаете ли… Да и брак не зарегистрирован. А вас она буквально боготворит!

— К чему вы клоните, Вилли? — смягчился Хейниш.